С тревожно бьющимся сердцем я осматривал место происшествия. Это был зловещий, но странно уместный образ: яркий свет, вспыхивающий и гаснущий. Свет был от садящегося солнца, видимого сквозь окно, а пульсации создавались свисающим из неумело завязанной петли телом, которое ритмично покачивалось, на мгновение загораживая кроваво-красный диск.
— Ещё один, да, детектив? — сочувствующим тоном спросил Цзю, сотрудник охраны кампуса, у меня из-за спины.
Я оглядел офис. Монитор компьютера демонстрировал виртуальный рабочий стол с панорамным видом спиральной галактики в качестве обоев; ни одного открытого файла. На реальном столе также отсутствовали какие-либо бумаги. Эти бедолаги теперь даже не оставляют предсмертных записок. Какой смысл? Всё уже и так сказано.
— Да, — тихо сказал я, отвечая Цзю. — Ещё один.
Покойнику было около шестидесяти; костляв, почти лыс. Одет в чёрные джинсы и чёрную водолазку — стандартное профессорское одеяние в наши дни. Петлю он сделал из волоконно-оптического кабеля, жемчужно поблёскивавшего в свете солнца. Глаза выпучены, рот широко раскрыт.
— Я его немного знал, — сказал Цзю. — Этан Макчарльз. Приятный человек — всегда помнил, как меня зовут. Многие профессора считают, что они слишком важные, чтобы здороваться с охранниками. Но не он.
Я кивнул. Лучший панегирик из всех, на которые можно надеяться — честный, спонтанный, от сердца.
Цзю продолжал:
— Он был женат, — сказал он, указывая на золотую ленту на левой руке трупа. — Думаю, жена работает здесь же.
Я почувствовал, как сжался желудок, и вздохнул. Моё любимое занятие: оповещать родственников.
* * *
Метилирование цитозина:Основой всех форм жизни являются самовоспроизводящиеся нуклеиновые кислоты, обычно трифосфопаракарболонуклеиновая кислота или, реже, дезоксерибонуклеиновая; в обоих случаях вторичный поток наследственной информации кодируется состоянием метилирования цитозина, позволяя приобретённым признакам передаваться следующим поколениям…
* * *
Секретарь факультета подтвердила то, что сказал Цзю: жена профессора Этана Макчарльза действительно работает в Университете Торонто; она тоже профессор с бессрочным контрактом, но на другом факультете.
Идя по коридору, я вспоминал времена, когда я сам был здесь студентом. Курс 1998 года — «9Т8», как это изображалось на факультетских свитерах. Прошло уже — сколько? — семнадцать лет с тех пор, как я закончил учёбу, но время от времени я всё ещё просыпался в холодном поту от повторяющихся студенческих кошмаров: экзамен, к которому я не готовился, курс, на который я забыл записаться. Безумные сны, остатки эпохи, когда крохи человеческого знания ещё что-то значили; когда от цифр и фактов, обнаруженных нами, что-то зависело.
Я шёл дальше. Кое-что всё-таки поменялось со времён моего студенчества. Тогда коридоры в перерывах между занятиями были запружены народом. Теперь стало гораздо свободнее — набор студентов упал до последнего предела. Коридор был очень длинный, с флуоресцентными лампами на потолке и рядами деревянных дверей по сторонам; рядом с каждой — панель матового стекла от пола до потолка.
Я покачал головой. Храм науки.
Храм смерти.
Наконец, я нашёл аудиторию Мэрилин Масланковски; запутанная система нумерации помещений легко всплыла в памяти. Она, по-видимому, только что закончила лекцию и стояла рядом с кафедрой, разговаривая с рыжеволосым студентом; больше в аудитории никого не было. Я вошёл.
Мэрилин, со светло-каштановыми волосами и круглым луноподобным лицом, была лет на десять младше мужа. Студент просил дополнительного времени на завершение эссе по романам Роберта Чарльза Уилсона; после нескольких льстивых замечаний Мэрилин капитулировала.
Парень ушёл, и Мэрилин повернулась ко мне, улыбкой поблагодарив меня за ожидание.
— Гуманитарные науки, — сказала она. — Удачное название, да? По крайней мере в области английской литературы мы всё ещё являемся наивысшим авторитетом. Хорошо, что осталось хотя бы несколько таких областей.
— Надо полагать, — согласился я. Я всегда заставляю сына делать домашнее задание вовремя; разве преподаватели не знают, что если они не требуют соблюдения назначенных ими сроков, то тем самым усложняют задачу родителям? А, ладно. По крайней мере, тот рыжий парень пошёл в университет; сомневаюсь, что мой сын сделает так же.
— Вы профессор Мэрилин Масланковски? — спросил я.
Она кивнула.
— Чем могу помочь?
Я не протянул руку; нам теперь не разрешают никаких действий, ведущих к физическому контакту.
— Профессор Масланковски, меня зовут Эндрю Уокер. Я детектив в Полицейском управлении Торонто. — Я показал свой жетон.
Её карие глаза сузились.
— Да? Что случилось?
Я огляделся, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.
— Это касается вашего мужа.
— Этана? — её голос едва заметно задрожал. — Господи, с ним что-то случилось?
Не существует простого способа сделать это. Я глубоко вдохнул и продолжил:
— Профессор Масланковски, ваш муж умер.
Её глаза широко распахнулись, и она неуверенно отступила на полшага назад, упершись в доску-дисплей, занимавший всю стену позади неё.
— Мне ужасно жаль, — сказал я.
— Что… что произошло? — спросила, наконец, Мэрилин; её голос превратился в шёпот.
