Там, где реки текут, там всегда есть жизнь. Жизнь дают реки.
Реки любви.
И не иссыхает река, пока живо сердце человеческое. Река любви. Она может уйти под землю, может обмелеть, почти пересохнуть в знойное лето или зарасти тиной; может на пути реки возникнуть затор из мертвых деревьев, из камней сердечных, но пока Господь дает жизнь — течет, течет река… Река любви. И дает жизнь всему…
Дели улыбалась. Семидесятидевятилетняя, со скрюченными ревматическим артритом пальцами и негнущимися коленями. Дели стояла в купальнике, погруженная почти по пояс в морскую воду. И, глядя на сверкающую под жарким солнцем рябь морской воды, улыбалась.
Она была счастлива. Да, счастлива, хоть и не вяжется это слово со столь преклонным возрастом!
С двух сторон ее поддерживали под руки сиделка мисс Бейтс и внучка Вики, которая так любезна была сегодня. Какой радостью был для Дели этот телефонный звонок Вики, когда та сказала в трубку мисс Бейтс, которая подошла к телефону, что приедет показать бабушке свою новую машину. Этот приезд Вики был настоящим праздником для Филадельфии Гордон — семидесятидевятилетней старухи с вечно холодными руками, бледным, безжизненным лицом, но яркими-яркими, посветлевшими от прожитых лет, но невыцветшими глазами голубого цвета незабудки.
Внучка Филадельфии Гордон так и не услышала от бабушки похвалы или хотя бы какого-либо замечания по поводу ее новой машины — подержанного «шевроле». А Дели Гордон совсем не интересовала машина Вики, она просто забыла обратить на «шевроле» внимание; ее интересовало одно — воспоминания. Воспоминания, которых с годами становилось все больше и больше, они теснились в ее памяти и не давали по ночам спать. И все, что она помнила — и счастливые и печальные моменты, и потеря любимых и дорогих людей, — все это было теперь для нее так живо и отчетливо, что Дели даже путалась во времени, и ей казалось, что сейчас то 1936 год, то даже 1893-й. Дели было совершенно не важно, какой сейчас год, для нее становилось все важнее одно: с кем она встретится там, когда перейдет за черту бытия? Увидит ли она своих родителей, погибших в кораблекрушении и так и не увидевших Австралию, ставшую родиной для Дели; увидит ли Брентона? Встретит ли она свою первую любовь — юного Адама? Будет ли она снова с восхищением, как когда-то, смотреть на свой давний идеал женщины — гувернантку пятнадцатилетней Дели — мисс Баретт. Да, ту самую мисс Баретт, в которую был влюблен Адам Джемиесон, ее первый возлюбленный. Первый? Нет-нет, скорее всего первой любовью для нее была живопись. Первой любовью была страсть к рисованию. Видимо, она для этого и родилась. Чтобы любить! Любить искусство, любить людей, так давно уже ушедших из жизни ее возлюбленных. Чтобы любить своих внуков. Она уже стала забывать, сколько у нее внуков, кажется, восемь. Да-да, восемь. Ах, как все-таки подводит память.
Но чем дальше она погружалась в глубину прошедших лет, тем воспоминания были более отчетливыми, как будто все происходило вчера или на прошлой неделе. И воспоминания возникали в ее памяти не живыми картинами, а живой и дышащей свежими яркими красками акварелью. Но эти акварели прошедшего были такими чувственными, имели столько запахов, звуков, и, что самое главное, от них исходила страсть — от этих акварельных воспоминаний! И эти акварели неумолимо все более и более властно затягивали в себя реальную жизнь Дели, и она со своими воспоминаниями не могла, да и не хотела бороться.
— Ах, придержите меня немного. Я хочу поплавать, — сказала своим провожатым Дели и протянула в сторону Вики полусогнутые руки, обтянутые сморщенной бледной кожей в многочисленных старческих пигментных пятнах.
Мисс Бейтс, сиделка Филадельфии Гордон, ничего не сказала, только сокрушенно покачала головой, не одобряя безрассудство Дели, и укоризненно посмотрела на Вики.
— Бабушка! Дорогая, вы совсем как ребенок! Разве можно плавать с вашими руками, с таким артритом это просто невозможно! — воскликнула Вики, придерживая Дели за руки.
— Ах, Вики. Это же последнее мое желание. И я хочу, чтобы ты вместе с мисс Бейтс помогла мне его осуществить, — улыбнулась Дели.
— Ну почему же последнее? Вы еще будете очень долго жить! — воскликнула Вики, и в ее голосе слышалось неподдельное негодование, словно она и в самом деле верила (а может быть, так оно и было на самом деле), что ее бабушка проживет по меньшей мере еще лет пятнадцать.
Дели серьезно посмотрела на Вики и ответила:
— Да-да, Вики, я буду жить в ваших сердцах долго. По крайней мере, я хочу на это надеяться.
Дели пожала слабыми, едва гнущимися пальцами запястье Вики.
— Но только я хочу немного поглубже, всего на несколько футов. Здесь такой чудный песок, и вода совсем теплая. Совсем теплая, — повторила Дели, и вновь снежная рябь солнечных зайчиков, прыгающих по морской глади, ударила ей в глаза, так что она сощурилась, и на ресницах от слишком яркого солнца выступили слезы. И снова память понесла Дели прочь, в прошлое. Но Филадельфия Гордон замотала головой, пытаясь, словно комаров, отогнать воспоминания, и это ей удалось. Однако сопровождавшие Дели этого совсем не поняли, а скорее наоборот.
