Насколько все-таки несоизмеримы одинаковые отрезки времени, проживаемые в разных условиях! Например, последний год тюремного заключения и последний год жизни по медицинскому прогнозу. В первом случае этот срок представляется ужасно долгим, а во втором – ничтожно малым. Однако ожидание свободы гораздо веселее ожидания смерти, а строгий режим куда мягче постельного.
По мнению специалистов, Антону Сергеевичу осталось жить меньше года, и его последние дни неизбежно будут омрачены всеми «прелестями» конечной стадии развития рака головного мозга: боль, тошнота, потеря памяти, помрачение сознания, могут еще добавиться эпилепсия и паралич… а потом снова боль.
– Я готов на операцию, даже если ее успех будет маловероятен, – лепетал он в кабинете заведующего онкологическим отделением.
– Опухоль у вас, к моему глубокому сожалению, неоперабельная, – плохо изобразил сожаление доктор. – Если мы ее удалим, станете овощем. Но для этого надо еще после операции выжить, что у вас вряд ли получится. Сейчас ведь с вами все хорошо, не так ли?
Больной кивнул неуверенно.
– Вот и наслаждайтесь светлыми деньками. Гаудеамус, так сказать, игитур… Ювенес… – доктор хотел было продолжить, но осознав неуместность дальнейшего цитирования1, остановился и быстро взглянул на пациента. – Вы, кажется, ученый? Помните, как там дальше?
Больной удивленно поднял брови.
– Доктор, я вообще-то математик по образованию. У нас латынь не нужна. Разве что буквы…
– Да и в медицине, впрочем, тоже. Атавизм… Так вот. Никто не знает, сколько их еще будет, этих ваших светлых дней. Может, месяц, а может, и полгода. Зачем вам в больнице торчать? Милейший… – доктор бросил взгляд на бумаги перед собой, – Антон Сергеевич. Помните «Достучаться до небес»? Потом еще этот фильм… с Николсоном… – он пощелкал пальцами. – «Пока не сыграл в ящик»! Не видели? Посмотрите. Некоторые умудряются прожить эти последние месяцы более насыщенно и интересно, чем все предыдущие годы. В общем, гуляйте побольше, дышите свежим воздухом. Винца можете в разумных пределах выпить… А когда заболит, вернетесь к нам, и мы облегчим ваши страдания. Сейчас наша задача уже не вылечить вас, это невозможно, а сделать максимально комфортным процесс м-м-м… – он замялся, подбирая слово, но передумал и выразительно посмотрел на часы.
– Неужели ничего нельзя сделать? – больной в отчаянии всплеснул руками. – Может быть, какие-то новейшие способы лечения? Я найду деньги!
Доктор мрачно ухмыльнулся.
– Слушайте, если уж так вам охота деньги потратить – поезжайте в Израиль. Они там берутся за все подряд. Выиграете годик-два, да без штанов в гроб и ляжете… – и снова посмотрел на часы.
По дороге домой Антон Сергеевич размышлял о том, как это унизительно для мыслящего существа – умирать. О том, что худшее, что может случиться с человеком – это смерть, так почему же именно она, как награда, ожидает его в конце пути? О том, что когда-нибудь человек, подтверждая свой гордый статус, научится жить столько, сколько нужно ему, а не сколько отмерила дура-природа, и как это обидно – умереть раньше, чем это произойдет… Черт возьми! Да если бы люди не теряли время на войны, инквизиции и прочие пустяки, уже давно научились бы синтезировать органы и оцифровывать сознание. Жить вечно.
Вспомнив последние словах доктора, возмутился: «Вот ведь гад какой гладкий! А годик-то, тем более два – не пустяк…»
Уже через полгода разгуливал Антон Сергеевич по осенней Кесарии – древнему поселению на берегу Средиземного моря, живой и невредимый, если не считать шрама от трепанации черепа.
Перед этим была продажа квартиры в Москве. Он решился на этот шаг, почти не колеблясь – зачем одинокому, умирающему человеку недвижимость в стране, куда он, скорее всего, больше не вернется? Отдал свою трешку на Кутузовском даже не за полную стоимость – лишь бы побыстрее. В любом случае, это были большие деньги. Кроме того, у Антона Сергеевича имелись кое-какие накопления. В общей сложности около трехсот тысяч долларов, и он рассчитывал пожить на них красиво, сколько бы ему ни осталось…
Дальше – репатриация2. Очень быстро собрал он требуемые документы и с первого раза прошел собеседование с консулом, который сказал умирающему «кен», то есть «да» на иврите, несмотря на то, что евреем тот был всего на четверть.
О том, что он, как внук еврея, имеет право на репатриацию, Антон Сергеевич знал давно. Его просветил сокурсник, который иммигрировал в Израиль еще до развала СССР. Как-то в телефонном разговоре он расписывал прелести заграничной жизни и призывал оставить формальную родину ради родины исторической. Тогда Антон Сергеевич резко осадил его и полушутя, но категорично потребовал прекратить сионистскую пропаганду.
Позже, в девяностых, из любопытства он однажды сходил в еврейское агентство. На тот момент в Израиле шла очередная война, и ему отсоветовали ехать в эту страну, да он и не собирался…
