Дым Отечества приятен —
над Рамаллой вьётся он;
Я стою, суров и внятен,
охраняю мирный сон.
(Если спун какой дремучий
в полдень давит храпачка…)
Где-то мчатся, вьются тучи,
здесь же, блин, — ни облачка.
Здесь же, блин, — жара-жарина,
здесь жара-жарина, блин…
Жарко, Нина, скучно, Нина,
на хрена здесь твой камин?
Я бреду по Джабель-Харше,
словно вошь по лбу слона,
словно сионизм на марше…
Голова моя темна,
голова моя устала,
жарко бедной, горячо…
А внизу стучит Рамалла
«тройкой», «магом», «калачом».
И не лень ведь им, дахланам
[3],
надрываться там, в дыму —
если вдули мы «Милану»,
значит, вдуем хоть кому!
А пока что по вершине
я бреду, суров и горд…
Чу! В Рамаллу въехал Зинни…
Здравствуй, Зинни — Новый Год.
Тяжело шмирить в тумане,
ведь не видно ни хрена, не
видно просто ни хрена…
вы, блатные горожане,
поселяне и миряне,
телевизоров смотряне,
не пойдёте ли вы на?
Никуда вы не пойдёте,
вы живёте — девок жмёте,
вы за пазухой у тёти,
вы плюёте грубо на
тех, кто в поте и заботе,
как лягушки на болоте,
как «Фантом» в слепом полёте,
здесь не видят ни хрена.
Так что, если брат Ахмедка,
доползя до той отметки,
вдруг прицелится и метко
поразит меня в живот,
то тогда, на радость деткам
и теням забытых предков,
я не стану вредным дедкой
Вставайте, Граф.
По вечерам взъерошенная птица
колотится в восточное окно.
Чего ей надо, дуре? Что стучится? —
Брось, Эрез, не узнаем всё равно.
Да больно уж поганая примета —
по чью-то душу стук, по чью-то плешь… —
Послушай, Эрез, перестань про это;
давай-ка лучше партию в шеш-беш.
А может, это парень из Тальмона,
застреленный во вторник на парсе
[5]? —
А может, ты заткнёшься, слышь, ворона,
не каркай и помалкивай, как все…
И Граф встаёт, ладонью бьёт будильник, —
Вставайте, хевре
[6], йалла, нам пора…
И лезет в джип, как прежде — в холодильник,
а там жара, пустынная жара.
И мы встаём за Графом — я и Сами,
Влезаем в джип и двигаем вперёд…
И Эрез… что ж, выходит вместе с нами,
не надо бы ему… но он идёт.
Дорога вьётся змейкой, утро раннее,
А справа — Харбата, а слева — Джания.
А промеж ними где-то перекрёсточек,
Где не собрать мне, хевре, старых косточек…
Ах кости старые, глаза усталые,
Колени слабые, да щёки впалые.
Ах, милуимничек, куды ты котишься?
Ах с перекрёсточка ты не воротишься…
А мы вдвоём в машине с другом Пахадом
[7],
А я его гоню, а он, собака, там
Сидит, зелёный, сволочь, зубы стукают…
Ну что ты сделаешь с такою сукою?
Вот поворот, и вот он — перекрёсточек —
Горелый дом, покрышки, пара досточек
И камни — камушки асфальт разметили —
Кого-то, видимо, уже приветили.
Да Бог с ним, с камушком, лишь бы не на-мушку,
Лишь бы вернуться целым к родной мамушке…
Вот перекрёсток сзади, а мы целые…
И друг мой Пахад сгинул… кто ж так делает?
Что ж, видно рано мне прощаться с мамою,
Теперь — назад, а завтра — то же самое…
Ах, милуимничек, куды ты котишься?
Ах с перекрёсточка ты не воротишься…
