Дорогой читатель!
Я — поставщик кофе и живу на канале Лаурирграхт в доме 37. Я никогда не хотел продавать кофе, но так порядилась жизнь.
Я родом из страны, которая раньше называлась Персией, — страны древних царей, золота, ковров-самолетов, писаных красавиц и Заратустры.
У себя на родине я мечтал стать писателем, но в Нидерландах одним пером на хлеб с маслом не заработаешь. Поэтому я занялся продажей кофе. Если я не уезжаю к клиентам, то продаю кофе в своем маленьком магазинчике, над которым находится моя квартира.
По вечерам после работы я пишу. Моей жене это не по душе, потому что тогда я всю ночь провожу в комнате на чердаке.
Признаюсь, именно я написал книгу, которую Вы сейчас держите в руках, однако мое имя вымышленное. Таким образом я пытаюсь не смешивать поставщика кофе и писателя.
Я сам выбрал это имя, и потому у меня не получается отделять в своих произведениях правду от вымысла.
Иногда, когда я описываю тот или иной случай, я сомневаюсь, произошел ли он на самом деле, но, к моему удивлению, моя версия получается более правдоподобной, чем реальные события.
Возможно, причина кроется в том, что я покинул родину, спасаясь от преследования. Тот, кому путь домой заказан, начинает постоянно фантазировать.
Опираясь на эту истину, я начал писать эту книгу.
Я хочу поведать Вам, что произошло со мной и как я оказался в доме 37 на канале Лаурирграхт.
А пока я вынужден с Вами ненадолго проститься: мне нужно на кофейную биржу. Вскоре я приглашу Вас приступить к чтению.
У меня был необыкновенный отец, он был плотником.
Он едва умел читать, но в его рабочей сумке всегда была одна и та же книга.
Вообще-то, мой отец был художником, но никто в округе не знал этого слова. Вечерами он рисовал простым карандашом на больших листах бумаги. В основном портреты известных исторических личностей, великих поэтов, писателей и царей. Эти портреты он вешал в нашем доме. Моя мать, мои сестры и я были единственными, кто видел, как он рисовал, но мы никогда не говорили об этом. Мы также не обсуждали двери, шкафы и окна, которые он делал в мастерской. Он просто был нашим отцом, который плотничал и рисовал.
Однажды вечером один его рисунок поразил меня. Он нарисовал портрет шаха, и казалось, будто тот разговаривает. Мне так понравился этот рисунок, что я взял его с собой в школу, чтобы показать учителю рисования. Месяцем позже этот портрет был напечатан в небольшой местной газете рядом с фотографией моего отца.
Это стало вершиной его карьеры в качестве художника.
Мой дорогой отец запретил мне навещать его в мастерской: «Я не хочу, чтобы ты полюбил запах дерева и стал плотником».
Я не столько хотел попасть к отцу, сколько к старому ткачу, который работал в соседней мастерской. У ткача был маленький радиоприемник. Я присаживался рядом. Пока он ткал, я подавал ему разноцветную шерсть и слушал радио.
В нашем краю у всех мужчин были обычные профессии: плотник, бакалейщик, каменщик, пекарь, ткач и парикмахер. Мой отец говорил: «Может, все здесь и занимаются физическим трудом, но отец твоего деда был великим поэтом. Ты тоже должен попытаться стать таким».
Он повесил черно-белый портрет прадедушки над моей кроватью и тихо напевал нам его стихи вместо колыбельных.
Мой отец сделал так, что дух моего прадеда, словно лампада в нише, освещал наш старый дом.
Позднее, лет в пятнадцать, я захотел стать таким же персидским литератором, как и тот человек, портрет которого висел над моей кроватью. Но чем старше я становился и чем больше читал, тем меньше оставалось во мне желания, потому что я начал серьезно сомневаться в том, что смогу создать нечто, достойное чтения.
Меня зовет жена, я должен остановиться. Конец истории я дорасскажу завтра вечером, после того как закрою магазин.
Наш город был маленьким, но у нас была большая библиотека, где хранились сотни произведений великих персидских авторов. Ряды старинных книг с коричневыми, черными и темно-зелеными обложками; Хафиз Ширази, Саади, Руми, Омар Хайям, Аттар, Фирдоуси и многие другие прославленные имена, которые повлияли на персидский язык и литературу.
Без этих классиков я чувствую себя рыбой, лишенной знакомого пруда.
Иногда на бирже я ловлю себя на том, что декламирую персидские стихи, словно в трансе. И тогда голландские поставщики кофе, толкая друг друга в бок, говорят: «Смотри, иранец опять читает свой Коран».
Один мой дядя жил в Тегеране, в то время он был молод и работал в киноиндустрии. Никто из нашего городка ни разу не был в кино, но дядя Джалель работал в кинотеатре, который открыл какой-то американец.
Однажды вечером Джалель застал меня в городской библиотеке.
— Не двигайся, стой, как стоишь, между шкафами, — сказал он и сделал несколько снимков. — Расскажи, о чем ты задумался?
Я обнял и поцеловал его. По дороге домой я поделился с ним тем грузом, что лежал у меня на сердце:
— Когда я смотрю на все эти книги, я теряю уверенность в себе. Великие классики уже обо всем написали и не оставили никакого пространства для меня. Что бы я ни создал, я всегда буду оставаться в их тени.
