Чуть свет, а Кныш, как всегда, уже на ногах; когда он высыпался, для всех оставалось загадкой. Война, постоянное ощущение опасности приучили разведчика не расслабляться, а всегда быть начеку. Сержант даже во сне фиксировал любые посторонние шорохи и звуки вокруг. Иногда средь ночи он вдруг вставал и уходил проверять «секреты».
– Если, не дай бог, какой-нибудь приблудный таракан ночью в подъезде проползет, я тут же руку мигом под подушку, где «маузер» лежит, – любил он шутить.
В школе Володька Кныш учился кое-как, шаляй-валяй. Уроки делал из-под палки. Лентяй, лоботряс и двоечник он был отпетый. Вихрем носился по двору, лазил по подвалам, по чердакам. Рос отчаянным малым. Настоящий сорвиголова. Ни одна драка без него не обходилась. Родителей постоянно таскали в школу на педсовет. Широкий папашкин офицерский ремень гулял по его заднице вдоль и поперек с регулярностью городского транспорта, выписывая на «батонах» замысловатые узоры. Как-то его на три дня исключили из школы, когда зимой, поспорив с одноклассниками, открыл окно в классе и смело сиганул со второго этажа в сугроб. Вечно попадал со своим закадычным дружком Санькой Савельевым во всякие неприятные истории и переделки.
Санек был на три года старше, шкодливой физиономией смахивал на Адриано Челентано. У него была коронная привычка: при встрече бить поддых. Это считалось у дворовой шпаны высшим шиком. Именно с этого и началось знакомство Кныша с дворовым вожачком. Весь живот у Саньки был исполосован шрамами, как физиономия Отто Скорцени. То он с крыши сарая свалился и отбил селезенку, то у него заворот кишок приключился, то аппендицит, то разбитая голова, то поджиг в руке разорвался. Вычитав что-нибудь интересное или посмотрев какой-либо приключенческий фильм, Санька пытался увиденное тут же воплотить в жизнь. Таскал из леса в мешке гадюк, выпускал в песочнице и демонстрировал пацанам свое искусство: с помощью палки с рогулькой на конце отлавливал их и запихивал обратно в мешок.
С наступлением весны начиналось повальное увлечение походами в лес. Пацаны набирали с собой продуктов и отправлялись на лесную речку Байкал, где представляли себя тарзанами, индейцами или ковбоями. Жгли костер, пекли картошку, стреляли из поджигов, взрывали бутылки с карбидом. Не было ни одного пацана во дворе, кто бы не имел финки или поджига. Устраивали состязания по метанию ножей или по стрельбе из луков. Что говорить о дымовухах? На них извели всю коллекцию диафильмов Володькиной сестры. Бросали дымовуху на пол, давили ногой и сматывались из подъезда подальше. Вонища и дымища от дымовух была страшная. Кныш и Санька были парой не разлей вода, от проделок которых стонали жильцы всего двора, пока Савельев с родителями не укатил в Саратов.
Когда Володьке было четырнадцать лет, Кныш-старший умер от инсульта. Ну а мать и сестра не могли с ним сладить. Одно слово: переходный возраст. Не было на сорванца никакой управы. Потом в дурную компанию попал. Соседка, тетя Даша, неоднократно говорила, что по нему тюрьма плачет. Начались пьянки, гулянки, завелись у него девчонки легкого поведения. Учеба, конечно, побоку. Бросил школу, устроился учеником токаря на завод. Кое-как, с грехом пополам, окончил вечернюю школу. А тут повестка в армию. Бедная маманя, наверное, перекрестилась, когда непутевого отпрыска наконец-то спровадила на государеву службу.
«Забрили» через неделю после дня рождения. Определили во внутренние войска. Больше всего Володька боялся, что забросят куда-нибудь в тмутаракань «зэков» охранять. Повезло. Попал в бригаду оперативного назначения. Первый год был самым трудным. За неуживчивый шебутной характер гарнизонная «губа» частенько плакала по нему. Гоняли в бригаде солдат немилосердно, усиленно натаскивали для «горячих точек». Потом пообтесался, обвыкся. Стрелял он отменно, и командиры за это сильно его уважали.
– Ну ты, брат, и стреляешь! Прям Соколиный Глаз из «Последнего из могикан», – восхищался пораженный командир разведроты капитан Шилов, глядя, как он короткими очередями из положения стоя кладет одну мишень за другой.
– Так я же с раннего детства с оружием дело имею, – улыбнулся в ответ Володька, сверкая шкодливыми глазами. – Отец у меня военным был. Помоталась наша семья по гарнизонам. Куда только судьба не забрасывала моего батяню. Первый раз я стрельнул в пять лет на стрельбище из «мелкашки», а потом стрелял из всего подряд, да еще батя часто брал меня с собой на охоту. Потом даже одно время увлекался стрельбой по тарелочкам. Был у нас в военном городке майор Тараскин, папашкин друг, заядлый охотник, мастер спорта по стрельбе. Вот он меня здорово натаскал в свое время.
После года службы послали в командировку в Грозный. Разрушенный город произвел на него неизгладимое удручающее впечатление, да и на остальных солдат и офицеров тоже. Городские руины. Трупы. Изуродованные пацаны с отрубленными пальцами. Постриженные осколками и пулями расщепленные обугленные деревья…
Там он часто вспоминал родной дом, мать, отца, сестру, детство. Уединившись где-нибудь в кунге, перечитывал помногу раз затертые до дыр письма из дома. Армия и война многое изменили в его взглядах, характере, судьбе. Он стал совершенно другим человеком. Особенно после того, как роковая пуля, прилетевшая со стороны площади «Минутка», оборвала жизнь его земляка, Сашки Шоворгина, которого он вытаскивал на себе из-под шквального огня. От этого шока он так и не оправился. До сих пор он спиной чувствует резкий толчок от пули, которая угодила в Санька, до сих пор слышит предсмертный вскрик погибшего друга.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
