I.
В буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня.
У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, Господи»!
Здоровеннейший мужчина приговаривал:
— Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!
И бокал, и соусник, и провансаль — как две капли воды, походили друг на друга: это были обыкновенный пощечины, и различные названия их служили просто какими-то символами.
После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».
Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха» и «теплое пиво» и «непослушание маменьке».
Толстый купец, пивший в углу теплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.
— Что это такое? — спросил я радостного купца.
— Это — государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.
— Да, ведь, он его, как скотину, бьет?!
— Зачем, как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему все так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за теплое пиво». Парень, стало быть, и знает — за что.
— И вы думаете, это помогает? — брезгливо спросил я.
— Батюшка! А то как же? Да парень, после этого ноги его будет мыть, да воду пить!
Я пожал плечами.
— Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…
— Чего-с?
— Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.
— Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите — и на слово ответим, и дело исделаем.
Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:
— Ну, и будет. Ишь — ты упарился…
— Мать ихняя, — кивнул на нее купец. — Строгая семья, правильная.
Младший член этой семьи, наконец, избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.
— Правильно, — сказал мне купец. — Удовольствие исделай, а работы не забывай.
II
Пароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый по дорожному, жена его и сын.
— Ну вот, Капитоша, вот тебе такое мое слово: штобы от матери никакой жалобы, штобы пассажир был без ропоту и штобы — без бою стекла. Парень ты уже большой, многократно ученый — знаешь, как и что. Ключи тебе даны, доверие отцовское оказано — за сим прощайте. Должен ты понимать свою самостоятельность.
— Поблагодари папеньку, — крикнула мать. — Эх, народ теперь. Да я бы за это отцу… ноги бы мыть, да воду пить!
Эта странная формула исчерпывала, очевидно, все взаимоотношения младших к старшим. Выпитая вода являлась тем цементом, который неразрывно связывал членов семьи.
Парень Капитоша, опустил мутные серые глаза, конфузливо вздохнул и повалился отцу в ноги.
— Благодарствуйте, тятя.
— Ничего, что там. Лишь бы все, как следовает.
Вокруг них столпились пассажиры, с интересом следившие за этой сценой. Буфетчик расцеловался с женой и поклонился пассажирам.
— Уезжаю я по делишкам, милостивые господа. Если что — не взыщите с парнишки, — молод он, робок. Не забудьте, поучите его.
Лысый купец отозвался за всех:
— Поучим.
Зевнул и отправился спать… Ставились сходни…
Когда пароход отчаливал от пристани того города, где буфетчик собирался устраивать дела, мать и сын стояли у перил и махали платками отцу, пришедшему последний раз проститься с ними.
Ветер трепал белыми платками, и полоса воды, между пароходом и пристанью, все ширилась и ширилась. Когда пароход отошел шагов на сто, Капитоша перестал салютовать, всмотрелся в платок и показал отцу кулак. Отец что-то закричал с берега, но не было слышно.
Капитоша облокотился спиной о перила, сложил на груди руки и строго сказал, глядя на мать серыми, мутными глазами:
— Ну, мамаша… Идите спать!
— Чего-ж я пойду, дурашка. Солнышко-то еще не спряталось.
— Идите спать! — бешено взвизгнул сын. — Говорят вам — идите! Кто тут хозяин? Вы или я?
— Ох, ты-ж, Господи, — пролепетала струсившая мать. — Поди-ты, какой крикливый. Ну-ну… Иду-иду Ты-ж тут смотри, чтобы все…
— Пошла, пошла!
Оставшись один, Капитоша плюнул на ладони и попытался пригладить взъерошенные волосы. Потом сделал попытку выгнуть впалую грудь колесом. Ни то, ни другое не удалось ему. Он вздохнул и поплелся в буфет. Я с улыбкой последовал за ним — его поведение заинтересовало меня.
Зайдя за стойку, Капитоша вынул бутылку французского шампанского, откупорил ее, открыл широко громадный желтый рот, в котором жадно извивался тонкий, сухой язык, и в две минуты перелил в себя всю бутылку.
— Однако! — сказал я, удивившись.
— Видал? — захихикал он.
— Видал.
— Здорово?
— Да уж… Ваш отец будет вами доволен.
Грудь его вогнулась еще больше и волосы сделались мягкими.
— Товарищ! — сказал он. — Господин! Долбанем еще одну, а?
— Спасибо, я днем не пью. И вам не советую. Зайдут сейчас сюда пассажиры, а вы выпивши.
![Граф и свадебный гость [Черное платье]](/storage/book-covers/06/06fc55634fc6e104e8e2a120ef66bc8617ea3b80.jpg)
![Здравствуй, страна героев! [Придурок в КПСС]](/storage/book-covers/cb/cbd5ff15adbed6e83d5938b07dd8add1692e4dbf.jpg)
