Эта история началась с одной случайной встречи.
— В тебе большая сила, — сказал ему тогда Федор, — Ты и сам не знаешь, какая. Я тебе одпо скажу: не лезь наверх. Это не твое.
Володя улыбнулся. О том, чтобы лезть наверх, он и не думал. А вот о другом, что теперь захватило его, он раньше не догадывался.
С Федором Свешниковым он столкнулся месяца два назад на опушке густого леса. Оба покосились на грибные трофеи друг друга и вдруг легко разговорились. Федор был могучего сложения человек лет сорока, под высоченным лысым до макушки лбом горели карие глаза. Володя был лет на десять моложе, но они враз подружились. Он стал наведываться к Федору в деревенский дом, где тот жил совсем один. 13 первый же приход Володи, когда стоял он у калитки под проливным дождем, держа над собой уже бесполезный зонтик, Федор сказал, спокойно улыбаясь:
— Ишь, разыгрался. Отпустил я его, он и разыгрался.
— Кого отпустил? — спросил Володя, взойдя на крыльцо.
— Да дождь. Он, вишь, давно норовил: а у меня крыша разобранная была. Ну я и держал его. Три дня держал. Крышу вон кончил, дождь отпустил.
Володя посмотрел на Свешникова с восхищением и страхом. «Если он и сумасшедший. — подумал, — то уж очень диковинный и симпатичный сумасшедший».
Как-то он застал Федора за рубкой дров. Легко и нежно опускал он зажатый в ручищах топор па кряжистые кругляши, которые тут же тихо разваливались на ровные половинки.
— Дай мне попробовать, — попросил Володя в приступе того минутного восторга, который охватывает горожанина при виде косы или топора.
Федор молча протянул ему топор. Володя установил полено, размахнулся и нанес отчаянный удар. Топор косо вошел в бок вязкой березы и застрял. Володя вытащил его и ударил снова еще яростней. Топор намертво увяз в равнодушном полене.
— Не так надо, — сказал Федор. — Ты руками лупишь, а надо — мыслью.
— Это как? — не понял Володя.
— Подыми топор да опускай спокойно, а как он входить в полено станет — подумай, что полешко это пополам — пых.
Что-то внушительное почудилось Володе за этими словами. Он вскинул топор, заставил себя увидеть это проклятое полено раскроенным надвое и ударил без суеты, даже нежно. Полено с легким щелчком развалилось на две одинаковые половники. Он выбрал колоду потолще, попробовал — получилось. За полчаса изрубил Володя гору дров и вдруг почувствовал себя властелином вещей.
Потом они пили чай.
— Послушай, а можно совсем без топора, одной мыслью? — спросил Володя.
Федор поставил чашку, посмотрел на него внимательно и сказал неторопливо своим басом:
— Можно. Только трудно это.
— А как? — загоревшись, выпытывал Володя.
Свешников взял чайную ложечку из нержавейки, положил на чистое место стола и сказал:
— А ну, двинь.
Володя испуганно глянул на ложку, а потом, почувствовав вдруг успокоение и силу, представил себе, как этот блестящий кусочек металла бежит по краю стола. В тот же миг ложка тихо тронулась с места, поплыла вдоль клеенчатой складки, как-то нехотя подъехала к краю и упала на пол с тусклым звяком. Вот тогда-то Федор и сказал ему:
— В тебе большая сила!
— Поздравь меня, Судариков, — сказала Леля, — меня поставили на двенадцатое ноября. Ты рад?
— Лелочка, еще бы! — Володя вскочил и, подбежав к Леле, принялся ее целовать.
— Ну ладно, Судариков, — говорила Леля, увертываясь, — Волобуев хотел просунуть своего аспиранта, по за меня вступился сам Склянкин.
Леля занималась астрономией и вот готовилась защищать диссертацию. Что-то там об устойчивости планетных орбит. Володя же работал ассистентом на кафедре физики одного института. Имеете с Лелей они учились в университете, по окончании которого поженились. «Вот теперь у меня будет жена-кандидат», — вздохнул Володя, когда Леля убежала. Сам он диссертации писать не собирался, поскольку, как постепенно выяснилось, физику терпеть не мот. Как занесла его судьба на физфак, он и сам диву давался. Но сделанного но воротишь, и теперь он изнывал на лабораторках, вдалбливая бойким и нахальным студентам устройство баллистического гальванометра или тонкости опыта Милликена. Сам же был мечтателем, поигрывал в шахматы и тайно шкал стихи, а написав — никому не показывал, даже Леле, которую очень любил.
У Лели дела шли хорошо. Была она веселой, способной, удачливой. Сломив сопротивление довольно трудной темы, она вышла на финишную прямую и гордо ждала триумфа. Впрочем, не ее успехи тревожили Володю. Хуже было другое. Вокруг Лели постоянно роилась туча блестящих поклонников. Романтики-астрономы, разъезжающие по дальним горным обсерваториям и толкующие про квазары, пульсары и реликтовое излучение. Рослые загорелые кандидаты, доценты, доктора. «А кто я? — спрашивал тебя Володя с горечью. — Что я собой представляю?»
На Москву надвигался теплый и нежный вечер бабьего лета. Володя не спеша брел по Гоголевскому бульвару и от нечего делать искал рифму к слову «эспандер». «Может быть „испанец“?» — подумал он, но тут же сообразил, что подобную рифму дал бы Евтушенко, а ему хотелось переплюнуть поэта. Отвергнув еще пару вариантов, он наконец нашел: «заспан до дыр». «О!» — сказал он. Рифма ему понравилась. И сию же минуту сложился бессмысленный стишок: «Этот эспандер, старый испанец и вольтерьянец, — заспан до дыр». Володя нараспев бормотал свое сочинение и вдруг увидел Лелю. Она шла под руку с молодым человеком в ярко-желтой куртке. Это был ее коллега Игорь Бусел. В прошлом году они с Лелей присутствовали на банкете по случаю Игоревой защиты. Володя потешно спрятался за дерево. Ревновал ли Лелю? О, да. Подозревал ее? Ни в коем случае. По почему же он трусливо скрылся за этим толстым тополиным стволом?
