И все-таки, на душе неспокойно. Кажется, что особенно страшного произошло? Было так и будет, со многими хуже бывает, а маркиз Д'Анкор – сеньор добрый и щедрый. Вот оно, золото, хоть сейчас можно пойти и достать, спрятано в погребе, не закопано, боже упаси, там всегда в первую очередь ищут, а замазано в стену, у самого потолка. Полный кошель золота! Чтобы заработать столько, ему пришлось бы десять лет таскать хворост на нужды святой инквизиции. А сколько бы он проел за эти десять лет? Нет, никогда он не сумел бы скопить таких денег. Другой бы радовался удаче, а у него в груди тоска.
Рената спит на чердаке. Вокруг так тихо, что кажется, будто слышно ее дыхание. Бедняжка! Он так и не сумел объяснить ей, что она теперь богатая невеста, любой почтет за честь жениться на ней. А изъян? Кто нынче обращает на него внимание? Золото заменит невинность. К тому же, право первой ночи все равно за Д'Анкором. И лес, где все произошло, принадлежит маркизату.
– Ты моя самая прекрасная добыча, – сказал маркиз и кинул кошелек. Глупышка сбежала, бросив деньги на земле, он потом долго разыскивал то место. По счастью, золото не пропало, в лесу мало кто бывает, только свита маркиза, лесничие и еще он с Ренатой, потому что он поставляет дрова доминиканцам.
Святые отцы прижимисты и платят не больше чем горожане, но их можно понять, все-таки здесь не монастырь, а только небольшая община, ютящаяся по милости маркиза в одной из старых башен замка. Все вокруг – владения Д'Анкора, даже дрова инквизиторы должны покупать – сбор и продажа дров поручены Рено.
Конечно, хотелось бы получать за свой труд побольше, хотя ему и так удивительно повезло: не надо таскать хворост в город и платить дровяную пошлину за право собирать вдоль дорог ветки. Да и много ли наберешь там, где промышляют все бедняки округи? То ли дело в лесу! Хотя и туда порой забираются браконьеры. Он не любил, но никогда не выдавал их; с этими отчаянными людьми, рискующими шеей из-за пары бревен, лучше не ссориться. И без того его недолюбливают и считают связавшимся см дьяволом. Мужланам даже неизвестно, что дьявол не может войти в святые стены иначе как с разрешения инквизитора. А он, Рено, бывает там ежедневно, ибо пыточные горны горят день и ночь.
Хотя и ему бывает не по себе, когда он попадает в низкие сводчатые подвалы святого суда, где жутко дробятся крики, а на углях наливаются вишневым вычурно-зловещие предметы. Он скидывает вязанку около очага, быстро распутывает ремешок, стягивающий поленья, и уходит, стараясь не смотреть туда, где свисает с потолка петля дыбы и громоздятся по краям топчана большие и малые колодки с округлыми вырезами для ног и шеи. Он идет за следующей охапкой, и ему все время кажется, что с дыбы слышится судорожное дыхание и слабый больной стон. Слава богу, он не имеет права присутствовать при испытаниях, но стоны из-за дверей он слышал. Стоны оттуда, куда он только что приносил дрова.
Во всем виноваты проклятые еретики! Пусть дьявол строит козни, но если ходить в церковь, платить подати, исповедоваться и получать отпущение грехов, то все его старания пропадут втуне. А эти слабые, прельстившись ложной бесовской властью, отдали свои души, так что надо теперь спасать их, как бы ни было то страшно и жестоко. Он никогда не мог представить, каково приходится отцам-доминиканцам, если даже ему, не бывавшему при испытаниях, так жутко. И как надо любить заблудшие души, чтобы спасать их, не смущаясь жалостью и рискуя впасть в грех ожесточения.
Но что надо нераскаянным? Откуда в них такая злоба? Ведь все беды идут от них. Если бы не было ведьм и колдунов, инквизиции не пришлось бы жечь свои горны, и Рената не имела бы доступа в проклятый лес. Но не было бы и золота, и домика в тени крепостных стен, и отец Шотар не кивал бы ему при встречах столь ласково.
Нет, это суетные мысли, церковь все равно не оставила бы верного сына. Надо молиться... и еще надо успокоить Ренату, а то девочка слишком несчастна. Пойти, что ли, посмотреть, как она там...
Рено поднялся, взял глиняную плошку с салом, в котором плавал горящий фитиль, и полез на чердак по крутой внутренней лестнице. Там, прикрыв ладонью огонек, чтобы не погас, да и Ренату чтобы не беспокоить, вошел в комнатушку дочери...
В первый миг показалось, что кто-то чужой забрался в комнату Ренаты и стоит у ее кровати, длинный, тонкий, страшный, с черным безобразным лицом, залитым темной пеной, текущей из носа, стоит, не касаясь пола вытянутыми ногами. Огонек прыгал на конце фитиля, и казалось, что самоубийца еще бьется в петле.
Плошка упала на пол, сало расплескалось, огонек, фукнув, погас. В темноте способность действовать вернулась к Рено. Он бросился вперед, выхватил нож, ударил им по туго натянутой веревке, подхватил Ренату. Она была теплой, Рено даже показалось, что сердце бьется. Узел от веревки врезался глубоко в шею под правой щекой, его тоже пришлось резать на ощупь. В темноте было почти ничего не видно, и Рено изо всех сил внушал себе, что лицо у дочери вовсе не такое безнадежно страшное, что она жива. Он вдувал воздух в распухшие прокушенные губы, растирал руки, а она холодела, тело ее становилось мертвым и неподатливым.
