Как хороши утренние зори!
Еще очень рано. Село наше спит сладким сном. На востоке одна за другой гаснут звезды.
Легкий, освежающий ветерок дует мне за открытый ворот. Рядом со мной шагает Владимир Иванович, завуч школы, и молча смотрит на бледное заревое небо. В левой руке у него шапка, правой он время от времени поглаживает свою седую бородку.
— Вы не обижаетесь, Степан Антонович, что я поднял вас так рано? — тихо, не поворачивая головы, спрашивает он меня.
— Что вы! — отвечаю я. — Ведь мы вчера условились…
Владимир Иванович, занятый своим, как будто не слышит.
— Видите, Степан Антонович, в тумане три сливовых дерева? Вон там, недалеко от школы. Стоят, словно часовые. Как в сказке…
Минуем ручеек. Дорожка ведет нас к вершине Плешкул чел Маре[1]. Там, за горой, протекает Реут. Он змеится в своих берегах и блестит, как стекло.
— А как мы переправимся через реку? Мост есть?
— Моста нет, — отвечает Владимир Иванович. — Но вон там, на повороте, должна быть лодка.
Приближаемся к реке, но лодки не видно. Она, наверное, привязана на противоположном берегу. Владимир Иванович раздевается и прыгает в воду. Проходит несколько минут, пока на поверхности показывается его голова. Он энергично бьет руками по воде.
Обратно Владимир Иванович возвращается на лодке. Я сажусь позади него. Достигнув середины реки, он опускает весла.
— Давайте купаться, Степан Антонович. Вы плаваете?
— Немного.
— Только не утоните! До чего же хорошо купаться утром!
Когда мы выходим из воды, уже совсем светло. Владимир Иванович предлагает отдохнуть на траве. В бригаду, где завуч читает колхозникам свежие газеты, нам еще рано. До обеда придется долго ждать.
Недалеко от нас, по дороге, насвистывая песенку, проезжает верхом мальчик лет четырнадцати.
— Узнаете, Степан Антонович? Филипаш Цуркан, из седьмого класса.
— А, это он все по-ученому выражается: «принимая во внимание…», «с моей точки зрения…»?
— Да, да, — с оживлением отвечает завуч. — Подражает нашему директору, Андрею Михайловичу. Хорошему у него не научишься.
Эти слова меня настораживают. «Хорошему у него не научишься»! Для меня не секрет, что Владимир Иванович не уживается с директором. Недавно я был свидетелем небольшого столкновения между ними. Директор хотел отменить последние два урока и отправить детей в поле, чтобы они помогли колхозникам убрать подсолнух. Владимир Иванович горячо возражал против этого. Даже грозил позвонить в районо. Тогда он был, конечно, прав. Прежде всего школа, занятия. Но так отзываться о директоре, да еще в разговоре со мной, молодым учителем, человеком новым в этом селе!..
— Вы думаете, что Андрей Михайлович действительно заботился о колхозном подсолнухе, когда собирался сорвать два урока? — как бы угадав мои мысли, спрашивает Владимир Иванович. — Ничуть не бывало! Это он все для отчета. Себя хочет показать: вот, мол, какую большую общественную работу проводит школа. А Филипаш обезьянничает, тоже научился красивые слова говорить: «проблема дня», «незыблемый фактор». И ведь хороший малый!..
Возможно, что все это так. Но уж очень запальчиво говорит Владимир Иванович.
— Вот здесь начинается участок второй бригады, — прерывает себя завуч, — бригады Они Патриники.
Все поле, насколько может охватить глаз, покрыто склонившими свои тяжелые шапки, спелыми подсолнухами. Лучи только что взошедшего солнца ласкают их. Но подсолнухи уже больше не поворачиваются к нему лицом, как в молодости.
Навстречу нам движется огромный комбайн, оставляя за собой широкую борозду. Его грохот не в силах заглушить песню, которую поют колхозники: «На заре роса густая…»
Хотя поющие еще довольно далеко от нас, Владимир Иванович начинает дирижировать руками, подхватывает песню: «…Утопают ноги в ней…» Его доброе продолговатое лицо, покрытое морщинами, молодеет. Но неожиданно им овладевает тяжелый продолжительный кашель.
Сердце, Степан Антонович, — жалуется он мне. — Немного поплавал и вот, видите… Старость, ничего не поделаешь…
Рядом с комбайном медленно движется колхозный «газик». В кузове машины стоят Оня Патриники и еще два колхозника. Оня Патриники делает нам знак рукой, чтобы мы подошли. Я первым залезаю в кузов «газика» и помогаю взобраться завучу.
Бригадир, поддерживая Владимира Ивановича за локоть, показывает ему полную горсть семечек.
— Золото, право слово! Чистое золото! — говорит он. — Вы посмотрите только, какие большие. Каждое с фасоль будет… Ядро полное, тяжелое. Ну-ка, Андроник, скажи прямо, — подталкивает он плечом одного из колхозников, — собирал ты когда-нибудь в жизни такие семена?
— Это уж, конечно, но…
— Что «но»? Эх ты, а еще колебался, не хотел в колхоз вступать! А вы, Степан Антонович, так, кажется, вас зовут? — обращается ко мне бригадир. — Почему вы не спите в воскресенье попозже? Вы у нас человек новый. Владимир Иванович, это я еще понимаю, он всегда встает рано…
— А я стараюсь с вас брать пример, — весело отвечаю я.
— Э, брат, мы — другое дело. Нам каждый час дорог, право слово, семечки-то осыпаются, — говорит Оня Патриники.
— Осенний день год кормит, — добавляет пожилая колхозница.
— Не гони так, Арион! — кричит Оня комбайнеру. — Семена с половой проходят, право слово. Утряси мешок, Андроник! Вот так… Теперь завяжи его, да в угол!
