К.Д.Вентвортс
Вновь рожденный[1]
Моя лучшая подруга, Гармония, хотела прийти ко мне позаниматься, поэтому я позвонила домой и спросила Иисуса, что будет на обед. Он сказал, что не знает и что ему все равно. Поскольку он постился, то не выходил из своей ниши в гостиной, даже когда мама готовила его любимую лазанью. Говорил, что ему нужно думать о более важных вещах, таких, например, как состояние его бессмертной души.
Иисус все время разглагольствовал о душе. Если бы мама знала, каким занудой он станет, когда научится говорить, она бы никогда не решилась взять кредит на приобретение дурацкого клона Сына Божьего. Я бы на ее месте купила блестящий чёрный «Хаммер», но в то время мне было только два года и моего мнения никто не спрашивал.
Отец ушел от нас, когда мне было десять, а Иисусу — восемь. Сказал, что с него хватит. Даже в восемь лет Иисус уже всех изводил, без конца таская домой сбитых на дороге котят, чтобы воскресить их из мертвых.
Гармония считала, что иметь дома собственного Иисуса это кошмар: все равно что жить в церкви и вместо апельсинового сока пить за завтраком святую воду. Но она была католичка, и ей каждое воскресенье приходилось слушать проповеди священников о бизнесе по клонированию святых. Трудненько не поддаться. Правда, хотя вся эта жуткая неразбериха началась с Туринской плащаницы, Гармония считала, что виной тут выдумка протестантских ученых, которую мы теперь и расхлебываем. Лучшая моя подруга иногда бывала просто невыносимой.
Иисусу Гармония тоже не нравилась. Она всегда ему грубила, к тому же её черные, всегда стоящие торчком, в виде шипов, волосы напоминали ему гвозди — а не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как Иисус относится к гвоздям. Когда она приходила, он всегда бурчал что-нибудь вроде «пустите детей приходить ко мне»[2]. Гармония бесилась и обращала его внимание на то, что ей семнадцать и она не ребенок. А Иисус только улыбался с умным видом, как будто не был на целых два года младше.
В тот день, после школы, мы с Гармонией зашли домой через заднюю дверь и свалили наши книги на стол. В кухне до сих пор пахло беконом с завтрака, но куча грязной посуды в раковине Иисуса ничуть не заботила. Как можно было целый день сидеть дома и палец о палец не ударить? Не могу поверить, что мы до сих пор вносим за него платежи. С таким же успехом мама могла бы просто сжечь эти деньги.
Мне нужно было делать тригонометрию, а Гармонии — дописать сочинение по «Алой букве», самой бессмысленной повести на свете. Свое я уже сдала. Написала, что Эстер крутила со священником. Ну и что с того? Она была молодая, почему бы ей не провести хорошо время? Этим пуританским ребятам стоило бы вовремя избавиться от своих задвигов.
За кухонной стойкой Иисус аж скосил глаза к носу, пялясь на стакан с водой. Прыщи у него снова расцвели буйным цветом, а волосы были длинные и нечесаные — в подражание сами знаете кому. Ему тоже стоило избавиться от своих задвигов.
— С этой водой ничего не произойдет, — сказала я, просто чтобы поддеть.
— Заткнись, Бейли! — ответил он, обороняясь. — Она уже розовеет.
— Ага, конечно.
Гармония пролистала «Алую букву», затем мрачно уставилась в текст.
— Каждый раз, когда я пытаюсь это прочитать, мне хочется врезать этой самой Эстер, — начала она. — Почему бы ей просто не сказать этим придуркам, чтобы они…
— Терпимость, — произнес Иисус. Он принял величавый вид, который долго репетировал. — Не судите, да не судимы будете.
— Слушай, передохни немного! — Гармония свирепо посмотрела через плечо на его тощий зад. — Разве ты не должен сидеть у себя в конуре?
Он взял стакан и выпил жидкость.
— Да, определенно вино, — отметил он, — отличное, настоящее каберне.
— Это называется не конура, а ниша, — сказала я, — она для раздумий и молитв. И он не обязан там сидеть, если сам не захочет. — Я открыла учебник по тригонометрии и вытащила листок с наполовину решенными задачами. — Он не раб.
— Но и не нормальный человек, Бейли, — заявила Гармония. — Иначе он должен был бы ходить в школу, как мы с тобой.
Вообще-то первые несколько клонов Иисуса ходили в школу, но власти быстро решили, что их присутствие «мешало учебному процессу». Мама попыталась записать его в технический колледж учиться на плотника, но он отказался прийти даже на первое занятие, так что теперь наш Иисус совершенствовался дома. Порой.
Мы позанимались с полчаса, пока Иисус развлекался себе в кладовке, кроша кусочки хлеба, чтобы проверить, сможет ли он приумножить хотя бы крошки.
В конце концов у меня в глазах зарябило от цифр и мозга за мозгу зашла. Я больше не могла.
— Поеду в «Пирсинг что надо» в торговом комплексе, сделаю еще один прокол, — сказала я. — У Лейни Эндрюс теперь тоже по четыре дырки в ушах, и я сдохну, если не сделаю пятую раньше неё.
— Разве директор Уингейт не предупреждал, что не допускается больше трех проколов? — Гармония с шумом отодвинула стул. — Опять нарываешься? Хочешь, чтобы тебя снова послали домой?
— И это будет ужасно, не правда ли? — я потянулась и посмотрела на Иисуса. — Хочешь поехать?
— Тьфу ты! — буркнула Гармония.
Иисус отряхнул крошки с ладоней. Я заметила, что на нем были его лучшие вытертые джинсы, в меру мешковатые и обтрепанные, и новая оранжевая гавайская рубашка, стильно помятая. Он выглядел старше своего возраста, выше каждой из нас, и в сущности, смотрелся совсем неплохо для того, кто считается таким святым. Может, он это заранее подстроил?
