Этот год (Свиньи, между прочим) дался мне нелегко. Расстался с женой, пришлось ликвидировать бизнес, а тут еще, откуда ни возьмись.
— Вяземский. Возник он в июле, в мрачноватом подвальчике под зеленой вывеской «Тень-брень», стилизованном под старинный трактир. В этом заведении — с расторопными половыми, с достоевщиной — я более-менее регулярно ужинал. Не то чтобы мне обстановка портерной нравилась, не привлекало оно ни изысканностью, ни дешевизной яств, просто расположено было удобно, между моим домом и платной стоянкой, где я привык оставлять автомобиль. Он просто пересел за мой столик, едва я отпустил официанта, сделав заказ.
— Привет, — сказал он, рассчитывая, что я его без труда узнаю, хотя со времени последней встречи прошло восемнадцать… нет, девятнадцать лет. Его невыразительная внешность не бросалась в глаза, лицо было и осталось блеклым — словно сняли его с остывших матриц — но я узнал: невысокий, худощавый, несколько конопатый, безалаберный Вяз. Естественно, я был ему рад. Со школы не виделись. К тому, что выставил на стол половой, я попросил донести полграфина водки. От еды Вяз отказался: сыт. Но время от времени его рука ныряла в пакет с чипсами. Поначалу мне было интересно знать: что, как у него сложилось? Чем полон? Пуст? Однако уже через десять минут мы выложили о себе главное. Я спросил об общих знакомых. Или он первый спросил, не помню уже. Мы сообщили друг другу всё, что о них знали. К водке он не притронулся. Литровый графин так и остался наполовину полн.
— А Химик, знаешь, сидит, — сказал он, когда я уже думал, что тема общих знакомых исчерпала себя. В том, что кто-то из наших подсел, не было ничего удивительного.
Многие из моих сверстников отмотали срока. Этот параграф в своей биографии каждый третий имел. Время было такое. Да и сейчас поводов хоть отбавляй. Но тогда было больше. Химик же в моих друзьях не числился, и если бы Вяз про него не упомянул, я бы — тем более. Я и фамилии-то его не знал, и помнил только, что тогда, в юности, он был высок, худ, более чем заметно сутулился — отчетливая черта, отличавшая его от прочих, почему и кличка у него была — Погнутый — с удареньем на у. Хотя чаще звали, конечно, Химиком.
— За что? — рассеянно спросил я.
— За химию. И рассказал. Погнутый действительно оказался выдающимся химиком, и кое-какие заслуги его в этой области коллегами были отмечены. Но видно амбиции его этим не ограничивались, он и коммерческое что-то предпринимал, успешно синтезируя нечто наркотическое, и однажды им заинтересовались люди, стоящие по одну, а потом и по другую сторону криминальной черты. По некоторым признакам я заключил, что Вяз подобрался к главному.
— Он тут кое-что пристроить просил.
— Пас, — твердо сказал я.
— Нет, не то, что ты думаешь, — спохватился Вяз. — Он этот реактив случайно открыл. Дал мне немного на пробу. В качестве рекламной акции, так сказать. Сам он не может в дело его пустить.
Нельзя высовываться. Да и долго не высунется теперь: восемь лет дали. У него припрятано в разных местах малыми порциями. Я его навестил, и одно из мест он мне указал. Ты даже не хочешь спросить, что собой реактив представляет?
— Порошок белого цвета?
— Откуда ты… Да нет же, — спохватился он. — Я же тебе говорю, это не наркотик, а нечто совершенно иное.
— Так ты с этого и начни.
— Вернее, можно его и наркотиком счесть. Но для предметов. Для неодушевленных вещей, — уточнил он в ответ на мое недоумение. — Химик считает, что любая материя содержит некую информацию. Что их структура прямо таки деформирована информацией. Что предметы знают буквально все, что с ними и вокруг них когда-то произошло. Его препарат, образно говоря, взламывает глубинную память вещей, как наркотик взламывает подсознание. Извлекает события на Божий свет.
Воспроизводит их.
— И как же это проявляется? — не поверил я.
— В видениях. Я обвел взглядом трактир. Его интерьер можно было принять за видение. Серые стены. Грубые тяжелые стулья, столы. Персонал, выряженный согласно представлениям хозяина об ушедшей эпохе. Я на мгновенье ощутил себя бомбистом, затевающим заговор против царя.
Собираются русские мальчики, затевают, осуществляют затеянное.
Мальчиками нас назвать было трудно, ибо оба выглядели согласно своему биологическому возрасту, то есть на 36 лет. Я недавно прикрыл дело, маленький консервный цех, продал его. И теперь искал, куда вложить деньги. Но Вязу я не поверил. Фантазером он был всегда. Визионером. И еще — хвастуном.
— Почему он обратился к тебе, а не к своим покровителям? — спросил я.
— Да ты представляешь, какие у этой смеси возможности? И что могут наворотить люди, не скованные условностями? Я переиначил вопрос:
— Тогда почему ты обратился именно ко мне?
— Потому что, — сказал он. Этот ответ меня в моем неверии не разубедил. Хотя должен был означать, очевидно, следующее: мол, положиться ни на кого в наше время нельзя, а я тебя с детства знаю. Меня задирали сверстники, ты заступался, а я вот запомнил и оценил. С одной стороны, это благодарность моя тебе, а с другой… С другой — всё равно обратиться не к кому. Я сказал, что действие этого правдодела проверить бы надо. Лично в его волшебных свойствах убедиться, понюхать всё, посмотреть.
