Любимым временем года Анастасии Глазуновой была осень. Любовь к этой золотой поре особенно укрепилась в ней после переезда в Москву. Лето в столице ассоциировалось у нее с душным переполненным метро, пышущим жаром асфальтом, ленивыми распаренными продавщицами и вечными митингами на Театральной площади. Летом, Анастасия особенно остро чувствовала себя чужой в этом огромном городе, похожим на разросшийся до невероятных размеров муравейник. Все куда-то спешили, толкались, бранились, перетаскивали тяжеленные сумки на колесиках, топтались по ногам, с жадностью пили теплый лимонад, пачкали окружающих мгновенно тающим мороженым и непрерывно ругали мэра, президента, коммунистов, демократов, городские власти, милицию, дворников, мешочников и еще бог знает кого.
Анастасия жила далеко от центра. Каждый день, за исключением выходных, ей приходилось по два раза садиться вначале в переполненную электричку на станции Люблино, ехать пять остановок до Курского вокзала, где в любое время года, днем и ночью, царило поистине библейское столпотворение народов, пересаживаться на метро и ехать до Лермонтовской, чтобы отсюда уже пешком добраться до Садово-Спасской, войти в неприметный трехэтажный дом с ничего не говорящей постороннему взгляду вывеской у входа — «Роско», подняться наверх и под пристальными взглядами сослуживцев пройти на свое рабочее место.
Лето в этом году тянулось как-то особенно долго. Июньский отпуск пролетел незамеченным — отчасти еще и потому, что Анастасия провела его дома, в Питере. С родителями Настя не виделась больше года, а телефонные звонки не могли заменить живой встречи. Отец за это время особенно не изменился, а вот мать постарела. Анастасия была их единственной дочерью, и после того, как она уехала в Москву, в их жизни произошли перемены, едва ли к лучшему.
После встречи с родителями у Анастасии осталось какое-то горькое чувство, и, вернувшись в Москву, она целиком отдалась работе, чтобы поскорее развеяться.
Так прошли июль, август и начало сентября. Наступила середина месяца.
Будильник звонил долго и надрывно. Едва приоткрыв глаза, Анастасия сонно посмотрела на циферблат и снова уронила голову на подушку. Половина седьмого, пора вставать. Но сил подняться не было. Голова трещала, во рту ощущалось сухое жжение — элементарные признаки похмелья. Нет ничего хуже, когда в подобном состоянии нужно приводить себя в порядок и собираться на работу.
Никита лежал рядом, с головой укрывшись одеялом. Из-под приоткрывшегося уголка одеяла торчали его длинные волосы, которые давно следовало бы постричь.
Однако на все просьбы Анастасии сходить в парикмахерскую Шилов отвечал упрямым отказом.
— Не пойду, даже не проси, — говорил он. — Или ты хочешь, чтобы я был похож на твоего начальника?
Никита Шилов был драматургом, и это давало ему полное основание относить себя к людям богемы. По его глубокому убеждению человек, занятый творчеством, не должен отвлекаться на такие мелочи, как собственный внешний вид.
Стиль, избранный им в одежде, можно было бы охарактеризовать двумя словами: «Никакого стиля!». Никита, в зависимости от настроения, мог надеть строгий темный пиджак, рубашку с галстуком и… джинсы, либо заменить сорочку на майку, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Правда, в этом Никита вовсе не был оригинален. Впервые увидев его, можно было бы подумать, что перед тобой один из тех художников-авангардистов, которые избрали основным местом своего обитания район Масловки. В таком увлечении Шилова бесформенными длинными свитерами, потертыми джинсами, майками, клетчатыми рубашками-ковбойками чувствовалось преклонение перед идеалами анархизма, которые привлекали его в юности.
Накануне в их скромную однокомнатную квартирку, которую они снимали в обычной пятиэтажной «хрущевке» на улице Тихой, приходили гости. Это были, как выражался Никита, его друзья по театральному цеху. Повод для встречи был достаточно серьезным — прошел ровно год со дня премьеры спектакля «Хозяин своих чувств» по пьесе Никиты Шилова. Спектакль был поставлен широко признанной в театральных кругах труппой театра-студии на Юго-Востоке. Пьеса имела некоторый резонанс — статья о ней появилась в театральном обозрении модной газеты. Правда, постановка с трудом выдержала один сезон, но для молодого начинающего автора это, несомненно, было успехом.
Разумеется, главным героем пьесы был сам Никита Шилов. В нехитрой повествовательной форме он поведал о собственном детстве, о тех ощущениях, которые испытывал, подолгу оставаясь дома один, когда мать уходила на работу и запирала его в квартире. Отсутствие настоящих друзей, долгое одиночество и страдания непонятого ребенка делают из него философа уже в раннем детстве. Об этом Никита и постарался рассказать в пьесе, над которой работал несколько лет.
Вообще-то, Настя не отличалась склонностью к алкоголю, и даже небольшое возлияние вызвало у нее на следующее утро крайне неприятные ощущения.
Будильник продолжал звонить. Даже Никита, который никогда не мог подняться с постели раньше, чем к полудню, высунулся из-под одеяла и недовольно пробурчал:
