В комнате было душно, хотелось устроить сквозняк, но Манана сразу закрывала окно, потому что у нее был хронический бронхит.
– Сейчас бы пива выпить, – сказал Крогиус. Ему было так жарко, что очки вспотели.
– Катрин ждет моего звонка, – сказал я.
Только убежденный мазохист мог отправиться на свидание в шесть вечера, в разгар летней жары, подобной которой не припомнят даже ветераны-синоптики.
– У бывшего памятника Свердлову, – сообщил Крогиус, – поставили белые столики.
Я набрал номер.
Хорошо бы Катрин отказалась от свидания – у нее незапланированное профсоюзное собрание: ее лаборатория намерена голодать, пока не выплатят зарплату за февраль.
Катрин сразу взяла трубку, словно сидела у телефона и ждала моего звонка. Такой преданности я недостоин.
Первым делом Катрин сообщила, что я мог бы позвонить раньше. В такую жару даже самые нежные девушки становятся сварливыми.
Крогиус положил хозяйственную сумку рядом с телефоном. Из нее вывалился пакет с сахарным песком. Значит, Света ждет его, чтобы ехать на дачу, где идет подготовка к варке вишневого варенья. Крогиус нависал надо мной, глядя сверху собачьими глазами.
Катрин говорила так тихо, что я ничего не понимал.
– Говори в трубку! – потребовал я.
– Я и так кричу, – ответила Катрин.
– Гарик, – попросил Крогиус, – я совсем забыл. Светка вот-вот уйдет с работы. Мне тогда лучше не жить.
– Полчаса телефон был свободен, – сказал я. – Неужели надо было ждать, пока я возьму трубку?
– Но ты же знаешь, какой у Светки характер!
– Ты меня еще слушаешь? – спросила в трубке Катрин.
– И очень внимательно.
– Повтори, что я только что сказала.
– Мы с тобой встречаемся через двадцать пять минут. Там же, где всегда.
– А мне показалось, что ты меня не слушаешь.
– Все, – сказал я, нажал на рычаг и протянул трубку Крогиусу.
У выхода я врезался в девочку Соню из библиотеки. Почему-то ей захотелось выяснить со мной отношения в момент окончания рабочего дня. Соня сообщила, что у меня закрыт абонемент, потому что я не вернул шесть книг. Я совсем забыл об этих книгах. По крайней мере три из них взял Гамлет. Гамлет уехал к себе в Армению, которая тут же стала независимым государством.
Покончив с неприятностями, Сонечка согнала с лица строгость и ласково спросила:
– Вы будете выступать в устном журнале?
А может, она не Сонечка? Розочка? Или Розалинда?
– К сожалению, я отбываю в командировку, – ответил я и улыбнулся, как известный французский актер.
Сонечка узнала во мне Жан-Поля Бельмондо и сказала, что у меня дар к перевоплощению. Во мне погибает великий артист. Я и без нее знал, что у меня есть дар к перевоплощению. Но погибает ли во мне великий артист?
– Как жаль, что вы не учитесь!
– Я уже все науки выучил.
– Ах, вы ужасный шутник!
– Я не шутил.
– С вами так интересно! Вы добрый.
– Вы заблуждаетесь, девушка, – возразил я. – Я только притворяюсь добрым. На деле же я...
Я осекся, потому что чуть было не показал ребенку голодного крокодила. Она бы испугалась до смерти.
На улице было даже хуже, чем в нашем полуподвале. Чтобы убить время, я пошел пешком. У подземного перехода продавали поникшие тепличные розы. Нет, если я куплю этих плакальщиц, то рядом с Катрин буду выглядеть неудачливым женихом.
Я вышел к памятнику Пушкину. У ног монумента лежал вылинявший букетик васильков.
Меня охватило странное чувство, будто все это уже было – и духота, и васильки, и фотограф у переносного стенда.
Я подошел к полукруглой мраморной скамье в тени недавно распустившихся лип. Катрин опаздывала. Я сел на пустой край скамьи. На скамейках потели туристы с покупками, с ними вперемежку сидели старички ветераны со свернутыми плакатами, ожидавшие начала демонстрации или митинга протеста, и кавалеры вроде меня.
Катрин пришла не одна.
Сбоку и на полшага сзади брел большой широкий мужчина с молодой бородкой, неудачно приклеенной к подбородку и щекам, отчего он казался проходимцем. Над красным лбом нависал козырек белой кепочки. Будь чуть прохладнее, он напялил бы свободно ниспадающий пиджак.
Я разглядывал мужчину, потому что Катрин не надо было разглядывать. Со вчерашнего дня она не изменилась. Катрин похожа на щенка дога – руки и ноги ей еще велики, их слишком много, но в том-то и прелесть.
Катрин издали увидела меня, подошла к скамейке и опустилась рядом со мной. Мужчина сел с другой стороны, потеснив злого ветерана с комсомольским значком на черном пиджаке. Катрин сделала вид, что меня не знает, я тоже не смотрел в ее сторону. Мужчина бодро сказал:
– Какая жара! Самое время для теплового удара.
Катрин, окаменев, смотрела прямо перед собой, а мужчина замолк, любуясь ее профилем. Ему хотелось дотронуться до ее обнаженной руки, но он не осмеливался, и его пальцы, приподнявшись, нависли над ее кистью.
Лицо мужчины было мокрым, на кончике носа собиралась капля.
Катрин отвернулась от него, убрав при этом свою руку с колена, и, глядя на меня, прошептала:
– Превратись в паука! Испугай его до смерти. Только чтобы я этого не видела.
– Вы что-то сказали? – спросил мужчина и дотронулся наконец до ее локтя. Пальцы его замерли, коснувшись прохладной кожи.
Тогда я наклонился вперед, и он вздрогнул от неожиданности.
