Григорий Свирский
Ветка Палестины
Еврейская трагедия с русским акцентом
ТРИЛОГИЯ, КНИГА 1-я
"ЗАЛОЖНИКИ", РОМАН-ДОКУМЕНТ
Из цикла "РОССИЯ, РОССИЕЙ ИЗГНАННАЯ".
Все герои трилогии "Ветка Палестины" вымышлены (кроме отмеченных звездочкой при первом упоминании). Вся сюжетно-фактическая основа строго документальна. В интернет-варианте романа большинство документов сохранено.
" ...наш поезд уходит
в Освенцим -
сегодня и ежедневно "
Александр Галич.
Москва,1969 год.
Предисловие автора.
В Союзе писателей СССР праздновали юбилей известного прозаика. С уважение говорили о свершенном им. Дело шло к концу, приветственные адреса в дорогом коленкоре громоздились на столе Монбланом.
А сам он сказал вот что: "Как-то в конце войны я видел в Болгарии такую сцену. По селу шел очень толстый человек, оплетенный рыбацкой сетью. На вытянутых руках он нес пишущую машинку. Его подгоняли солдаты.
Была страшная жара, толстяк пошатывался; казалось, вот-вот упадет. Я хотел вмешаться, но затем решил подождать: слишком необычно было зрелище.
Оказывается, так в этой местности поступали с вором. Толстый человек ограбил правление рыболовецкой артели. Унес сеть и пишущую машинку.
И вот вели вдоль всего села вора, и он нес украденное им.
Надо бы и нас, писателей, в наши торжественные юбилеи прогонять вот так по городу, по главной улице, и чтобы мы держали на вытянутых руках то, что украли у народа. То, что обязаны были написать, но не написали. Обязаны были сказать, но не сказали. О, это было бы поучительнейшее шествие!"
Меня поразило не только то, что сказал юбиляр, но и как он это сказал. Он был бледен, голос его пресекался, словно он говорил не на своем юбилее, а на Страшном суде.
Видно, много он нес на своих трагически вытянутых руках.
Я хотел бы нести меньше по нестерпимо жаркой улице своих размышлений, своего раскаяния. Поэтому я приступил к этой работе.
Я написал бы ее в любом случае. Больше невозможно молчать о ранящей, но как бы несуществующей стороне жизни; это недостойно человека и писателя, низко, преступно, в конце концов.
Не скрою, я хотел бы забыть о ней, я просто мечтаю забыть о ней; она не отпускает меня, как, случается, не отпускает боль.
Мне скажут: книга односторонняя. Только о боли...
Да, и в этом нет беды: другие стороны бытия -в других книгах, в том числе и моих, которыми я жил увлеченно и подолгу, уходя от того, что написано в этой.
Мне советовали изменить фамилии. Конечно, это легко. Преврати я, к примеру, поэта-черносотенца Сергея Васильева даже в Василису Прекрасную, не было бы на Руси ни одной читающей души, которая бы его не узнала.
Но в таком случае повествование потеряло бы документальную основу. А оно должно быть, оно обязано быть прежде всего документом; тем более что пройдет много времени, прежде чем книга увидит свет...
Роман строго документален. Все приведенные в нем факты и фамилии подлинны. Опираются на письменные свидетельства.
Здесь нет места слухам. Пишу лишь о том. что видела и испытала моя семья.
Часть первая.
"НАШИ ВОЙСКА ОСТАВИЛИ КРИВОЙ РОГ"
Полина подъезжала к заводу. В это время донеслось из репродуктора: "Наши войска оставили город Кривой Рог.
Показалось вдруг: перестал звенеть и громыхать трамвай, притиснутые друг к другу люди закачались вместе с ним - беззвучно, как колокол без языка. Голос диктора, глухой и торопливо ускользающий (об оставленных городах всегда упоминали скороговоркой), не утихал: оставили Кривой Рог.."...
Толпа вытолкнула ее из вагона и понесла к заводской проходной. Что-то крикнул вахтер. Она услышала свое: "...оставили Кривой Рог..."
На первом этаже находился цех молочной кислоты. От сырых, осклизлых плит остро воняло прогорклым маслом. Молоденькие лаборантки пробежали, задерживая дыхание.
В своих белых, начищенных зубным порошком спортивных туфлях Полина топталась на площадке первого этажа. Подруги потащили ее наверх:
-Ты чего?.. Что с тобой?!
Она молчала
..Спустя неделюПолина увидела в университете объявление: "Лица, знающие украинский или белорусский язык, должны обратиться в комитет комсомола". Она побежала в комитет Там спросили: если ее решат забросить с десантом в родные места - согласится?
- Господи! Конечно!
Ее направили в партком. В парткоме вели разговор по-серьезному. Какие-то подтянутые мужчины в гимнастерках без петлиц долго допрашивали ее, листали документы, медицинские справки. Велели заполнить анкету. Теперь оставалось только ждать. Но потом ее вызвали и сказали: - Вас нельзя отправлять туда: немцы расстреливают евреев. Всех.
У нее занялось дыхание. Так, значит, это правда?!
- Як вы думаете, товарищи командыры, схожа я скильки-нэбудь на еврейку?
- Нет, не похожа.
- Так напишите в паспорте: украинка.
- А если докажут, что вы еврейка?
- Та кто?
-Соседи. Найдется сволочь...
-Та вы в своем уме? Этого быть не может!.. Возьмите меня! Я там каждую тропку знаю!..
Она вышла на лестницу -- идти было некуда, села на ступеньку и беззвучно зарыдала, прикусив палец. Как могут так думать? "Выдадут"... "Мама-мамочка!.. -- Она словно увидела свою мать, босую, в широкой и подоткнутой, как у цыганки, юбке. Мать скребет полы, готовясь к приезду Полины. - Ты же везучая, мамочка!"
