Эта книга — под хоровое пение койотов — посвящается Шерин Новембер, так славно, так чудесно поддерживающей наши набеги на царство мифов.
Э. Д. и Т. В.
Примечание автора
Самым хитроумным трикстером из тех, которых я знал, был мой дед. У него была особая кружка: стоило только попробовать сделать из нее глоток, вода лилась на рубашку. Он мог втереть в твое собственное предплечье квортер и вынуть его из твоего же собственного уха. Этому трюку он меня так и не научил, зато научил рисовать лабиринты. Мы вместе вычерчивали их на листах бумаги для пишущей машинки, а после менялись чертежами и приступали к разгадке. Это было моей любимой игрой: ведь каждый лабиринт мог разветвляться на бесконечное множество путей, и работа над ними казалась делом весьма таинственным и важным.
Мсье Брюмо из этого рассказа появился на свет много позже. Его породили мысли о том, что Дедал, построивший для критского царя Миноса легендарный лабиринт, вполне мог обучить своему искусству какого-нибудь юного ученика и так передать его секреты следующим поколениям. Выходит, строители лабиринтов могли бы жить в самые разные времена, в самых разных частях света — к примеру, во Франции XVII века, — предлагая свое мастерство всем, кому есть, что прятать, или просто нравится время от времени сбиваться с пути. Впервые мсье Брюмо появился на страницах романа, повествующего о его ученичестве. В этом рассказе мне захотелось изобразить его в годы старости — почтенным, признанным мастером, не утратившим вкуса к шалостям.
[1]
Каждый год, в то недолгое время, когда лету и осени приходится делить меж собою одну и ту же постель — первое, утомленное и обожженное солнцем, впадает в дрему, вторая же, разбуженная пением сверчков и нежными прикосновениями первых опавших листьев, только-только протирает глаза, — над нашим городом по дороге откуда-то с дальнего севера в какие-то южные дали, оставляя на своем пути бессчетное множество неопровержимых доказательств невозможного, проносится Ветер Сновидений.
Подобно всем прочим городам, лежащим на пути великого буйного ветра, наш городок не избавлен от тех причудливых перемен, что он приносит с собой. Все мы готовимся к ним, как можем, и умом, и сердцем, так как от них не спрятаться нигде — хоть заберись в подпол и укутайся с головой в одеяло. Закрой окна ставнями, заткни полотенцами щели в дверях, выключи свет, ляг в освинцованный гроб и закрой крышку — ни малейшей разницы. Ветер Сновидений отыщет тебя везде и, как всегда, учинит над тобой что-нибудь несусветное.
Все начинается так. Каждый год, в конце августа либо в начале сентября, ясным днем, под ярко-синим небом, кто-нибудь из нас замечает, что листья на деревьях начинают тихонько дрожать, и слышит среди ветвей журчание воды — поначалу негромкое, будто шепот. И тут же предупреждает всех остальных.
— Ветер! Ветер! — разносится крик по улицам городка.
Хэнк Гаррет, наш констебль, немедля взбирается на помост на крыше своего дома и начинает крутить ручную сирену, оповещая фермеров в окрестных полях о грядущем хаосе. Жители Липары спешат по домам, не в силах хоть как-то защититься, однако исполненные решимости разделить бремя неизвестности с родными, а молодым внушить веру в то, что все это — не навеки.
Миг — и ветер здесь, гнет молодые деревца, дребезжит стеклами, кружит по городской площади пыльные смерчи, будто был и останется здесь навсегда, продувая насквозь всю нашу жизнь. Этот вой слышно даже из темного подпола, из-за тяжелых дубовых дверей, а едва услышишь его — тут же начинаешь и ощущать, всей кожей, всем телом, как будто тебя медленно обволакивает какое-то невидимое вещество. Почувствуешь это — знай: ты попал в сновидения ветра.
Его название, Ветер Сновидений, куда точнее, буквальнее, чем может показаться на первый взгляд. Что такое сновидения? Грезы, основанные на повседневности в достаточной мере, чтоб показаться спящему разуму достоверными, однако в повседневности сна может случиться — и нередко случается — все, что угодно. Причудливых, прискорбных, ужасающих выходок ветра хватило бы на многие тома, но я расскажу лишь о том, что довелось увидеть и пережить самому.
Пожалуй, его любимая игрушка — человеческое тело. Сам видел, как, повинуясь его несусветным капризам, плоть окрашивалась всеми цветами радуги и принимала всевозможные формы, как головы распухали до размеров тыкв, а ноги вытягивались настолько, что поднимали хозяев выше крыши. Языки раздваивались либо превращались в отточенные ножи, глаза полыхали огнем, вращались, будто шутихи, страшно выпучивались, а то и становились зеркалами, отражавшими того, кем становился я — однажды саламандру с головой ибиса, однажды бронзовое изваяние луны… В год нашей свадьбы длинные волосы жены, Лиды, обрели собственный разум, зажили собственной жизнью, принялись выхватывать из буфета чашки и швырять их об пол. А в том году, когда мне было десять, я видел Меерша, мэра города, бегущим по Госсин-стрит — на плечах вместо головы зад, из-под штанов, с тыла, доносятся приглушенные вопли… ну и зрелище, скажу я вам!
