Терраса.
В глубине сцены — довольно широкий выход с нее. Другой выход, поуже, виден справа. Слева — деревянная сторожка. Единственное украшение пространства — каменная скульптура собаки. В центре сидят трое мужчин.
У первого, это Фернан, на голове повязка. Он читает газету. Другой, это Густав, смотрит вдаль. Пристальностью его взгляд напоминает собачий. Третий, это Рене, сидит, вытянув одну ногу. Рядом с ним лежит трость, на коленях — книга.
РЕНЕ: Через пару недель в парке станет особенно красиво… Люблю я месяц август.
ГУСТАВ: Так и знал, что один из вас нарушит молчание. Было прекрасно, так нет же, вам приспичило разделить с нами вашу страсть к августу месяцу.
ФЕРНАН: Вам не нравится месяц август?
ГУСТАВ: Я его терпеть не могу. Среди других месяцев он — то же самое, что воскресенье среди дней недели: никчемный…хуже других.
РЕНЕ: Зато он обещает прекрасные краски осени…
ГУСТАВ: Какой такой осени? Сентябрь, октябрь — агония, ноябрь — уже погребение…А самый дурацкий месяц — это декабрь: Рождество! В январе и феврале промерзаешь до костей… Март и апрель — сплошное надувательство: обещаний много, а толку мало…Потом снова начинается гадость: май, июнь, июль…
ФЕРНАН: Глобальное невезение…
РЕНЕ: Я встретил сестру Мадлен. Сегодня вечером отмечают день рождения Шассаня.
ГУСТАВ: Когда же это кончится, в самом деле? Просто мания какая-то — праздновать все дни рождения. Будто мы дети. Можно подумать, что здесь — ясли, а не дом для престарелых ветеранов войны.
ФЕРНАН: Совершенно с вами согласен, это невыносимо.
ГУСТАВ: Эта Мадлен — восторженная особа, просто одержима праздниками!
ФЕРНАН: Очень боюсь грядущего Нового года.
РЕНЕ: Почему?
ФЕРНАН: У нас сейчас 1959, наступит 1960, то есть мы вступаем в новое десятилетие! Она непременно пожелает отметить сие обстоятельство, и каждый получит по двойной порции.
ГУСТАВ: Уж будьте уверены, она десять лет ждала этого момента!
РЕНЕ: И всё же у Шассаня сегодня день рождения.
ФЕРНАН: Вы заметили, что никогда два дня рождения не попадают на одно и то же число?
РЕНЕ: Да.
ФЕРНАН: И знаете, почему? Потому что Мадлен этого терпеть не может. Подозреваю, что она и за больными ухаживает в соответствии с датами их рождения. Если ваш день никем не занят, будете жить, а если занят…
РЕНЕ: Тогда что?
ФЕРНАН: Помните Маро, капитана Маро? Он родился 12 февраля, как и я. Так вот, умер, не прожив здесь и шести месяцев… Вопрос стоял: или он, или я. Мне повезло больше.
РЕНЕ: Но он поступил уже умирающим.
ФЕРНАН: Нет, нет, сестра Мадлен от него избавилась, и я уверен: причина — только в дате его рождения. Некоторым образом она выбрала меня.
РЕНЕ: Как бы то ни было, она попросила меня сочинить, вместе с вами обоими, как она подчеркнула, небольшой стишок в честь лейтенанта Шассаня.
ФЕРНАН: Он здесь с какого времени?
РЕНЕ: Очень давно.
ГУСТАВ: Как выглядит?
ФЕРНАН: Такой большой.
ГУСТАВ: В каких пределах?
ФЕРНАН: Не объять: человек-гора.
РЕНЕ: Вы не могли его не заметить. Блуждающая блаженная улыбка, явные трудности с доведением фразы до конца…да, впрочем, и с тем, чтобы ее начать. Вроде как в детство впал.
ФЕРНАН: Гигантский младенец.
ГУСТАВ: Нет, я его не видел. Знаете, я выхожу из своей комнаты только на час в день, чтобы поскучать тут с вами, потом съедаю тарелку теплого овощного супа и ложусь спать… Здесь столько чокнутых.
ФЕРНАН: А почему именно нам выпала такая честь — сочинить поздравление Шассаню?
РЕНЕ: Потому что он нас уважает. Сестра Мадлен только что мне это подтвердила.
ГУСТАВ: Меня он уважать никак не может, я с ним и слова не сказал. Даже не знаю, как он выглядит.
РЕНЕ: У вас есть идеи относительно поздравления?
ФЕРНАН:…Нет.
РЕНЕ: Сделать нужно к вечеру…Праздничный ужин будет вечером…а подумать надо уже сейчас.
ФЕРНАН: (возвращается к чтению газеты) Да, но идей никаких. А у вас, Густав?
ГУСТАВ: Я даже не знаю, кто это такой.
РЕНЕ: Неважно, Мадлен попросила сделать, стало быть, давайте сделаем!
Пауза, во время которой Рене и Густав явно не напрягаются.
РЕНЕ: Шассаню это важно… Восемьдесят пять лет…Ну хоть четыре строчки, рифмованный пустячок…Что рифмуется с «ань»?
ГУСТАВ: Сср…Не знаю.
РЕНЕ: Создается впечатление, что вам наплевать.
ФЕРНАН: Конечно, наплевать.
РЕНЕ: Нехорошо…и сестра Мадлен обидится.
ФЕРНАН: Конечно, нехорошо, но попросила-то она вас, с вас и спросит.
РЕНЕ: Вот как! Ну ладно, сделаю сам… (Про себя:) »Восстань, Шассань, и перестань…»
ФЕРНАН: Как странно, что сестра Мадлен оказывает на вас столь терроризирующее воздействие.
РЕНЕ: Нет никакого террора, я просто стараюсь помочь.
ФЕРНАН: Да нет же, вы перепуганы.
РЕНЕ: Я пытаюсь помочь!
ФЕРНАН: Кстати, вас можно понять, она — настоящее пугало.
РЕНЕ: «При имени твоем, Шассань, готов я встать в любую рань…»
