«А день? Какой был день тогда?
— Ах да. Среда».
Много раз вспоминал я тот день. Ругал себя, что ввязался в это дело. Что взвалил на себя груз… нет, не «шапки» — не дай боже! — роль подпорки для этого… столпа, «государя святорусского». Да хоть бы он сам «ровно стоял»! А он-то ещё и думал, делал, сам собой заваливался да выкручивался. Это не считая всякой… посторонней напасти. Которая — во множ-ж-жестве!
Как хорошо было во Всеволжске! Берды ткачам придумывал, свиноматок привесистых выводил…
Потом тоска проходила, и возвращалось холодное острое понимание: жить возле Руси и быть от неё свободным — невозможно. И — стыдно. Нужно эту громадину перетряхнуть, отделить гниль да избоину, вычистить да заново собрать.
«Нужно» — мне.
В те дни всё, даже и жизни наши, держалось на скорости. «Фактор времени». Мы принимали решения и реализовывали их чуть быстрее наших противников.
Боголюбский — кавалерист. Ему такая манера привычна: аля-улю! Клинки наголо! В галоп! Марш-марш!
Наши же «оппоненты» были людьми более «пехотными». Более стремящиеся к продуманному, взвешенному, рассмотренному со всех сторон, «удивительно умно», как крестьяне землю делят, решению. К стойкости. Не к резвости. Они опаздывали. На чуть-чуть. То есть — навсегда.
День взятия Киева, начавшийся для меня с вечера дня предыдущего, тянулся и тянулся. Роль сапёра-диверсанта сменилась на роль мечника, командира, прокурора, психоаналитика, богослова, артефактора, следователя по особо важным… Казалось — куда уж дальше?
Оказалось — есть.
Тогда, в Десятинной, глядя в распахнутый гроб обнажённый, ободранной Варвары Великомученицы, на белое изувеченное тело юной девушки, упокоившейся восемь веков назад и ничем, в нынешние беззаконные времена, не защищаемое, но наоборот — святостью, славой своей приманивающее шишей да воров, Боголюбский принял решение. Тяжёлое. Ему — противное.
В бессилии злобствования на татей неизвестных дёргал он меч, дёргал губами. Потом, чуть успокоившись, глядя на икону Богородицы у дальнего алтаря, в конце тридцатиметрового зала, перекрестился. Деловито, будто от соратников своих, потребовал:
— Помогай, Господи. Смилуйся, Царица Небесная.
Повернулся ко мне и сухо скомандовал:
— Быть по сему. Делай.
«Делай», в текущем контексте, означало: «венчаться будем».
«Венчаться», если кто не понял, не с девицей-красавицей, даже не с Ванькой — лысым ублюдком, как, может, кому подумалось. «Венчаться» — со «Святой Русью». Со всей. Во всей её протяжённости, многолюдстве и разнообразии.
«Постелите им степь,
занавесьте им окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду».
Мда… «В постели было весело и шумно». Можно добавить: многолюдно.
Будет. В «степи застеленной». А вот насчёт «весело»… При ориентированности Боголюбского на «суды и казни»… «весело» — будет. Но не сразу. Сперва — под венец. «До свадьбы — ни-ни».
А труд гос-брако-сочетания — взвалили на меня.
«Инициатива — наказуема».
«Ты кричал? — Вот ты и полетишь».
Андрей фыркнул напоследок, глянул на кипарисовый саркофаг Варвары Великомученицы и пошёл.
Я, естественно, ап-ап… а как?… а кто?… а где?…
Только и сообразил спросить, уже в спину:
— Сегодня?
Боголюбский, не оборачиваясь, махнул ручкой. Так это… неопределённо. И ссутулившись, чуть скособочившись, «шаркающей кавалерийской походкой…» — ушёл. Я бы сказал: сбежал. А я остался. В этом во всём… перед этим всем…
Ф-факеншит! Уелбантуренный коронообразно! Из меня ж церемониймейстер… такой же как балетмейстер!
Ты этого хотел, Ваня? — Бойся желаний: они исполняются.
* * *
Всякий, кому приходилось организовывать кое-какое семейное мероприятие, типа свадьбы или похорон, на сотню-другую гостей, представляет себе объём суеты, которую надо упорядочить. Что меня всегда радовало при переходе к капитализму — стремительный рост числа разнообразных бюро ритуальных услуг. Появился выбор! Между «Нимфой», у которой, как известно, кисть жидкая, туды ее в качель, и запойным гробовых дел мастером Безенчуком, с гробом как огурчик, отборным, на любителя.
В таких заведениях накапливаются атрибуты и реквизиты, сценарии и физиономии. Наиболее продвинутые ритуальщики способны учиться и у клиентов. Через несколько лет могут выдать не только вариации сметы, но и вариации стиля:
— Какую свадьбу делать будем? Православную, народную, под олигарха?
Правда, на ответ:
— Кавээновскую. С омоновскими элементами, - вздрагивают. Провожая взглядом дружку жениха, затаскивающего в помещения для предстоящего торжество шесть стволов разного индивидуально-автоматического.
* * *
Моя ситуация… хоть вешайся. Сценария нет. Не только мизансцены не расписаны — нет даже самих текстов. Самое скверное — нет квалифицированной команды.
«Театр начинается с вешалки» — кто будет тремпелем?
«Примадонна» в любой момент может сказать:
— А я передумал. Пшли все с отседова.
«Дирижёр» может отбросить «палочку» и начать проклинать. По матери и святоотеческому наследию. Или просто отбросить. Копыта. По возрасту.
А кордебалет, в момент апофеоза, запросто вытащит… нет, не то, что вы подумали — мечи славные. И «танец маленьких лебедей» перейдёт в «пляски умирающих людей».
