…Совершенно непонятно, каким образом, но он забыл дома паспорт. Хорошо, вовремя спохватился, до самолета должен успеть, если гнать. И он гнал, за сто зашкаливало. Ярославка была относительно свободной, и гаишники – давно добрые, щедро подмазанные друзья – только ручкой приветственно делали: проезжай, мол, родной, для тебя все, что хочешь.
Марк притормозил перед воротами своего загородного дома, машину во двор заводить не стал, шоферу и охраннику кивнул: «Я туда и обратно».
– Май! Майчонок! – позвал, войдя в дом.
Но жена не откликнулась, должно быть, была наверху. Марк колебался: дозваться все-таки, чтобы поцеловать еще разок свою золотоволосую девочку, или бежать скорее обратно к машине – утром попрощались, чего уж там, она его не ждет, даже не знает, что он за забытым паспортом примчался…
– Майчонок! – крикнул он снова для верности.
Наверное, в наушниках музыку слушает, она их почти не снимает, все делает в них: читает, хозяйничает, гуляет. Марк даже беспокоился: слух, говорят, от них снижается…
Пойти наверх? Нет, надо торопиться. Марк схватил паспорт – он лежал на виду, на каминной полке, и когда только он его туда положил? – потом листок бумаги и, присев на край стула, черкнул: «Забыл паспорт, заезжал домой, тебя не дозвался, тороплюсь, целую, люблю». И поставил свою красивую, с росчерком подпись.
Тихий звук за спиной привлек его внимание, и Марк хотел было обернуться, но неожиданно почувствовал резкий прострел под лопаткой, словно вступил радикулит, какой-то там шейно-плечевой, о котором он знал только понаслышке. Стало трудно дышать.
«Да что же такое? – удивился Марк, тяжело разворачиваясь от стола. – А вдруг инфаркт? – подумал он. – Вдруг разрыв сердца?»
Поворачиваться было неимоверно больно, он сжался, схватился за грудь и еще больше удивился, когда увидел на своей руке кровь. Марк с трудом встал, опираясь окровавленной ладонью о стол, и понял, что рука испачкалась от рубашки, и он бы удивился этому несравненно сильнее, но не успел: он умер.
От разрыва сердца.
Пулевого.
* * *
– А это обязательно? – поморщился Алексей Кисанов, когда Александра, придирчиво изучив содержимое шкафа, выбрала и подала ему галстук.
– Нет, – сказала она, – но ты мне нравишься в галстуке.
– Ага, без галстука я тебе не нравлюсь, надо понимать? – Алексей внимательно следил в зеркале за своими пальцами, не слишком ловко справлявшимися с узлом.
– Нравишься. И без всего остального тоже.
– Звучит обнадеживающе…
– «Надежды юношей питают…»
– О, меня в юноши зачислили! Ты сегодня необыкновенно любезна. А что питает девушек?
– Юноши. Когда становятся их мужьями и перестают питаться надеждами.
– Смотри-ка, до чего ловко мир устроен! Когда я слушаю твои комментарии, мне кажется, что я смотрю передачу «В мире животных».
– А когда их не слушаешь, то просто в мире животных живешь.
– Ага. – Алексей внимательно изучил плоды своих трудов, развязал галстук и принялся заново мастерить подлый узел под насмешливым взглядом Александры. – Это типа того, что люди едят зверей, а звери едят людей?
– В основном люди едят друг друга. Зверям мало достается.
– Невеселая картина.
– Веселая или нет, но через десять минут ты отправишься прямо в пасть к одному из представителей самых опасных человеческих хищников. Если ты об этом забудешь хоть на минуту – ты проиграешь…
«Человеческий хищник», а именно Аркадий Усачев, известный ведущий, около месяца тому назад пригласил Алексея в свою телепередачу «Автопортреты». Известен же был Усачев своими провокационными вопросами, умением втягивать гостей в полемику и вытаскивать из них информацию, интимную и компрометирующую. Невинное на первый взгляд название «Автопортреты» имело самый что ни на есть издевательский подтекст: это были, по существу, авторазоблачения, нечаянный ментальный стриптиз, в орбиту которого были искусно вовлечены не только приглашенные, но и прочие лица, оставшиеся за кадром. И сыпались в эфир семейно-постельные секреты, выставлялась на всеобщее обозрение подноготная бизнеса, выворачивалась изнанка политических деятелей и их деятельности перед глазами миллионов избирателей…
* * *
… Через некоторое время Майя спустилась вниз, закричала, точнее, завизжала, даже за воротами ее услышали охранник и шофер; они уже мчались к дому, пока не понимая, имеют ли право туда ворваться, беда ли приключилась или просто супруги поссорились. Майя, охваченная истерикой, глядела побелевшими от страха глазами на двоих мужчин, замерших у раскрытого окна в короткой напряженной стойке; под их цепкими, быстрыми взглядами ее крик сошел на нет, превратившись в тихое рыдание – «мамочки, мамочки, ой, мамочки», – и она заметалась между неподвижным телом мужа и пистолетом, черное блестящее тельце которого четко выделялось на фоне бледно-зеленого ковра.
Когда двое за окном поняли, что это не супружеская ссора, и ворвались в дом, Майя, пятясь назад, подхватила с пола пистолет и двумя руками наставила на них:
– Это не я… это не я… не трогайте меня, уйдите!.. Это не я!.. не знаю кто… я не видела…
Мужчины растерянно смотрели то на Майю, то на тело Марка, завалившееся в неуклюжей позе на бок возле стула, не зная, что предпринять.
