Скрипнула береза. Упал с высоких елей подтаявший на выглянувшем солнышке снег – упал тяжело, словно брошенное спортсменом ядро. Вздрогнув, затих на секунды долбивший ствол сосны дятел. Затих, посидел – и снова принялся за свое дело – тук-тук, тук-тук, тук. Сидевший на горушке, на небольшой проталине, заяц-русак вдруг насторожился, навострил уши, почуяв вдалеке что-то подозрительное, шумное. Не-ет, не волк пробирался, не лиса – те б так не шумели. Люди! Всадники на сытых хрипящих конях!
Едва заметив их, заяц – пуганый уже – сорвался со своего места, шмыгнув в густые заросли можжевельника, теперь ищи-свищи – не догонишь! Разве только лиса…
А всадники – много, человек сорок – уже выехали на полянку, растянулись по зимнику – дорожке узкой, прямой, – по замерзшим болотам, по озерам да рекам тянувшейся. Слежавшийся на дороге снег еще и не думал таять. Давая густую тень, со всех сторон толпились мохнатые ели, высокие сосны царапали вершинами небо, гулко бились на ветру голые ветки осин. Снег еще лежал сугробами, блестел, искрился на солнце, синел в распадках и буреломах. И все-таки уже по всему видно было – весна! По редким проталинам, по набухшим на вербах почкам, по тому, как пусть редко, но срывалась с деревьев капель, звонкая, радостная, весенняя, звенела, словно медные колокольчики-боталы – динь-динь, динь-динь.
И птицы уже пели веселей, грелись на солнышке – воробышки, снегири, синицы…
– Что-то сей год грачей не видать, – поправив съехавшую набок круглую, отороченную беличьим мехом шапку, обернулся ехавший впереди всадник – лет тридцати, плечистый, с красивым круглым лицом, обрамленным рыжей кудлатой бородкой.
– Да уж, не видать, – кивнул мосластый чернявый мужик с нехорошим взглядом, одетый в короткий темно-синий кафтан с вырезами и меховым подбоем. – Хоть и пора бы. И снегу еще полно – по всему приметам, весна нынче затяжная будет. То нам на руку! А, Афанасий, не так?
– Нам-то на руку, – усмехнулся в рыжие усы Афанасий. – Так и тем, кого мы ловим – тоже.
– Поймаем!
Поправив висевшую на боку саблю, чернявый засмеялся, противно этак дребезжаще-визгливо, словно бы с силой поскреб железом по стеклу. От смеха его Афанасий скривился и, сплюнув в снег, махнул рукой остальным:
– Ну, чего едва тянетесь? Давай, погоняй лошадок – нам к погосту-то дотемна б успеть.
Остальные всадники выглядели куда моложе этих двух, да и одежонку имели похуже – кто в полушубке нагольном, кто в армяке, у многих еще и заячьи треухи. Однако ж все оружны – не считая луков-стрел, еще и короткие рогатины-копья, тяжелые сабли, секиры да шлемы к седлам привешены, да в переметных сумах тяжелое что-то позвякивает – доспехи, видать. Ой, не на охоту молодцы собрались!
– Скорей, скорей, – взмахнув плетью, подогнал Афанасий, похоже, он и был тут за главного. – Поспешай. По реке-то дорожка куда как хуже пойдет – подтаивает, солнце-то – эвон!
Словно в подтверждение его слов последний выехавший на поляну парень вдруг провалился – коню по грудь. Лошадь захрипела, задергалась…
– Да что ты сидишь-то, орясина! – возмущенно заорал чернявый. – Давай спешивайся, да коню своему помогай.
Скинув с плеча саадак, парняга так и сделал – ухватил под уздцы лошадь, выбрался и, утерев выступивший на лбу пот широкой, как лопата, ладонью, посетовал:
– Ну и снега тут, прости господи! У нас-то на Москве, поди, уж и травка первая пошла, и цветочки.
– Ага… васильки заколосились, – чернявый глумливо прищурился. – Давай, догоняй наших. Пущай прямо по реке скачут, а у старой сосны, у развилки, – ее видать будет – на отдых встанут.
– А вы, дядько Тимофей?
– А мы вас нагоним. Да! Костры там не разводить – поедим насухую да в путь.
– Понял, – поклонившись, парень взметнулся в седло. – Всем передам!
– Саадак-то с сугроба возьми, чудо!
Оплошавший всадник резко завернул коня, свесился в седле – едва не упасть, – подхватил из сугроба потерю. И чего было саадак к седлу не привесить? Наверное, места уже не хватало, много чего у парняги висело – и плоский татарский шелом, и шестопер увесистый, и кольчужка в мешке звенела… или – что там? Бахтерец, байдана?
– Инда брони не зря взяли? – проводив взглядом отъехавшего, Тимофей пригладил черную густую бороду. – Ты ж, Афанасий, сказал – все чисто будет.
– И чисто, – усмехнулся напарник в рыжие усы. – Коль беглецы, как мыслю, на Биричевых выселках. А ну, как на погосте у Паш-озера остались? Там люди не наши – новгородские. С боем погост брать придется, а потом – сжечь!
– Сжечь! – довольно кивнул Тимофей. – Моя бы воля – весь их Новгород бы сожег ко всем чертям!
– Погоди-и-и, дай срок! Отойдем от Едигея, Василий-князь и…
– Слушай-ка… – Чуть помолчав, Тимофей подозрительно огляделся по сторонам: – Я так мыслю – не зря мы тут остались?
– Не зря, – бросил старшой. – Хочу тебя на Сярг-озеро, на заимку, послать. Людишек дам с полдюжины и проводника – одноглазого Конди, он те места знает. Сейчас и поскачете – там, на развилке, простимся. Мы – к погосту, вы – к озеру. Сейчас один там на заимке – дед Федот, да беглецы. Сразу всех их и… того. А тела потом сюда привезешь, волокушу сладишь.
