Шел февраль 1917 года…
Грозовою тучей нависло над Россией ожидание революции. О революции с надеждой говорили, за нее страдали, ее готовили наиболее сознательные элементы в рабочей, крестьянской и солдатской массе. Революцию предрекали в кругах прогрессивной интеллигенции. Революцией пугали друг друга промышленники, помещики и купцы, от нее, словно от черта во святом храме, открещивался забитый и малограмотный обыватель. Грядущую революцию чувствовали, о ее неумолимости подозревали, ее изучали наиболее дальновидные царские политики. Откровенно и зло об опасности революции говорил царю председатель Государственной думы Родзянко, упрекая его в опасной пассивности. Даже у самого трона были люди, отдававшие себе отчет в чреватости сложившейся политической обстановки таким взрывом, который может уничтожить существующий строй. Председатель военно-промышленного комитета Гучков замышлял государственный переворот. Разуверившись в способностях правительства серьезно влиять на ход событий в стране, метались в поисках выхода и путей спасения своих капиталов наиболее головастые капиталисты. Крупный петроградский промышленник Путилов бредил идеей введения в России военной диктатуры… Ходили слухи о монархическом заговоре во главе с царицей Марией Федоровной, матерью Николая II, программой которого были сепаратный мир с Германией и подавление революции железной и беспощадной рукой диктатуры военных.
Как и все его окружение, революции боялся, но не верил в ее возможность российский самодержец Николай II. Венценосец и мысли не допускал, что в России может найтись сила, способная встать во главе ее разношерстного населения, и тем более поднять его на свержение богом освященной монархии. Когда генерал Спиридович, начальник личной охраны царя, его любимец, человек умный и преданный трону, представил свое тревожное исследование о социал-демократическом движении, царь сделал ему внушение и отправил градоначальником в Ялту. Император был уверен, что четвертое столетие царствования династии Романовых, счет которому начался всего-то в прошлом, тысяча девятьсот шестнадцатом году, будет не менее счастливым, чем три предыдущих. Он безотчетно верил в армию и жандармерию, считал, что они по его указанию способны немедленно покончить с любым бунтом, если таковой завяжется.
И они старались…
Третье отделение собственной его императорского величества охраны денно и нощно разрабатывало революционное подполье в России и за границей. Шестьдесят ящиков с карточками на революционеров за все двадцать три года владычества Николая II хранились в архиве охранного отделения и были вещным олицетворением служебного рвения и способностей специальных служб. Царь не скупился на похвалу, «царские поцелуи», деньги и награды для радетелей его спокойствия.
Но больше всего забот было у петроградской охранки. Немудрено: Петроград — цитадель революционного движения. Стачки. Забастовки. Демонстрации. Листовки и обращения к народу на стенах домов. Очереди у магазинов за хлебом и озлобленные лица голодных людей… По ночам в городе темень — не хватает электричества. Страшно свернуть в переулок, страшно войти в подъезд дома, даже в квартире страшно, потому что страшно снаружи, на улице. Хлещет по ногам, заметает во дворы поземка, воет жуткий, пронзительный, холодный ветер. Город замер в тревожном ожидании. Вот пришел новый, 1917 год. Что принесет он? Как будет с хлебом? С электричеством? С дровами? С транспортом? Когда же перестанут шагать по улицам солдаты, свистеть над головами казацкие нагайки? Когда же наконец закончится война?.. Народ негодует, волнуется, грозит.
А в мрачном доме на углу Александровского проспекта и Мытнинской набережной, где находилось Отделение по охранению общественной безопасности и порядка петроградского градоначальства и столичной полиции, — а попросту, в охранке, — напряженная работа шла круглосуточно. Здесь, как никто и нигде, знали всё, здесь чувствовали: в России происходит что-то такое, чего еще не бывало никогда, и перед этим «что-то» даже жуткий 1905 год кажется не таким страшным. Будто горят торфяные болота, когда еще не видно огня, но ясно, что там, внизу, в глубине, он ведет свою страшную разрушительную работу, там бурлит и бушует, там раскалено, как в аду, и в любое мгновение из его всепоглощающей пасти высунутся на поверхность языки и все, что есть на земле, рухнет в нее — огромную, ненасытную…
