Валя Некрасова родила сына

Наталия Никитайская

Валя Некрасова родила сына (рассказ)

Буду говорить о служебном романе как явлении. Не кинематографа, конечно. Потому что — что о нем говорить. И фильм прекрасный. И Фрейндлих и Мягков — великолепны. И встречаются их герои — два одиноких человека — чтобы полюбить. И ведь любят. Да как! И смех и слезы. Но больше, разумеется, слез. А как же иначе — ведь завидно. Бывает же!.. И где только такие, как герой Мягкова, водятся?.. Я чего-то в нашей жизни подобных не встречала. Вот героиня Фрейндлих — фигура распространенная. Женщина, от безвыходности отдавшая себя делу, — полно таких. Все мы в чем-то такие. Так что о фильме больше слова не скажу.

А расскажу я про нашу организацию.

Служебные романы делятся у нас на несколько категорий. Первая — и самая многочисленная — романы заводятся молодыми специалистами и лаборантками с целью в итоге обзавестись семьей. Иногда итог именно таким и бывает. Вторая — замужние и женатые сотрудники добавляют перчика к своей якобы чрезвычайно пресной жизни. Пошло? Не спорю. Но имеет место. В этой группе, как правило, ни драм, ни тем более трагедий не случается. Наоборот, все довольны. Правда, иногда возникают анонимные письма законным мужьям и женам. Но это обычно не приносит желаемого для анонима результата: разводы не состоятся.

И, наконец, — третья…

Нет, не стану я ее квалифицировать. Я просто расскажу историю, которая произошла у меня на глазах, а частично поведана мне героиней.

Валя Некрасова работает у нас младшим научным без степени. Университет она закончила десять лет тому назад. Но в университете ей не повезло — замуж она там не вышла. Не вышла она замуж и позже. Даже после того, как обеспокоенные ее непристроенностью родители выменяли ей отдельное жилье.

Валя была девушкой миловидной. Несколько крупноватой, но статной. Ходила на работу в фирменном комбинезончике и каждое утро поливала цветы и у себя в секторе и в коридоре. Я никогда цветами не увлекалась и мне в общем-то все равно, кто их разводит, но у меня есть сильные основания думать, что разводила цветы именно Валя Некрасова. Нужно же ей было о ком-то заботиться. Мне даже кажется, разреши на работе держать собак, она бы и собаку завела, а если бы аквариумный запах не был так неприятен ее начальнику, то рыбки в их комнате безусловно бы водились.

Валя Некрасова была человеком замкнутым. Никогда не поддерживала женских разговоров о мужчинах. Напротив, презрительно пожав плечами, она делала вид, что ее эти разговоры только раздражают и она ничего интересного в них не находит. Иногда Валя позволяла себе прервать расходившихся женщин и вернуть их к непосредственным служебным занятиям. Обычно ей не возражали.

Любопытно то, что о Вале Некрасовой никогда не сплетничали. Просто сложилось общее мнение: одинокая ведьма, и все на этом кончалось. Тем более, что ведьма была практически безобидна.

Сергей Борисович Пустошило работал в одном секторе с Валей Некрасовой. Был он старшим научным сотрудником с кандидатской степенью. Заинтересованные в росте своих кадров руководители никогда, однако, не спрашивали у Пустошило, не собирается ли он писать докторскую? Чего и спрашивать, если способности этого человека все на виду.

Он, что называется, звезд с неба не хватал. Но держал в группе, которой руководил, двух сотрудников, весьма способных. Пустошило не мешал попыткам этих ребят ловить звезду научного открытия и при этом без зазрения совести присоединял свою фамилию к их работам, когда там случались — а они случались — блестки научных озарений. На этих двух лошадках Пустошило мог бы, пожалуй, и докторскую вытянуть, но какие-то остатки совести у него, по-видимому, были. И он попытки написать докторскую не предпринимал.

Семейное положение Сергея Борисовича было благополучно-анкетное: женат, имеет взрослого сына, в семье отношения нормальные.

На работе был избран профоргом. И очень ответственно относился к своим обязанностям. Бывало придет к нему кто-нибудь с бумагой-просьбой на улучшение жилья, Пустошило прочитает и спросит:

— Степаныч-то видел? — Это он про начальника.

— Видел.

— А что сказал?

— Неси, говорит, Пустошиле, пусть он ход дает.

— А я — что. Я и дам. Ты только вот, друг, расписал тут как-то… не по-нашему…

— Как это? — удивится проситель.

— Да так. Тебя почитать, так у тебя жилищные условия хуже, чем у безработного на Западе. Кому на руку играешь? Нет уж, ты это сгладь как-нибудь.

— Как это сгладь? Да у меня же на девяти метрах — я, жена, сын да еще ребенка ждем. Чего уж тут сглаживать?

— Правда твоя. Но ты все-таки подумай, подкорректируй, а тогда уж и ко мне.

Как правило, к Пустошило больше не возвращались, а шли со своими заботами сразу в «большой треугольник» и там никто ничего не просил ни сглаживать, ни корректировать, а просто, если была возможность, помогали сразу, а не было — обещали помочь.

Короче говоря, Пустошило был пустым местом. И эта роль его вполне устраивала.

Но нельзя же все плохо и плохо о человеке. Были у Пустошило и хорошие черты. Черты лица, например, были почти как у Грегори Пека. И как Грегори Пек Сергей Борисович Пустошило был великолепно-мужественно сложен.