Елена Сафронова
Вальпургиева ночь
1.
Когда Доре стукнуло четверть века, она долго плакала. В последние годы ее привычным состоянием стала ностальгия по счастливому детству. Со слезами вспоминала она период «застоя» или «развитого социализма» со смешными ценами и стабильной зарплатой. Для нее это было время развлечений, игрушек, лакомств, яркого солнца, голубого неба и любимого подарка ко дню рождения – красных флажков на домах и фонарях. Первомайское убранство города Дора считала принадлежащим лично себе и внесла его в трепетных ладонях своей памяти во взрослую жизнь частицей Прометеева огня. Этих флажков почему-то ей было жальче всего. Но вот уже скоро десять лет, как Доре их не дарили ко дню рождения.
Вечером Дора уже не ревела, а выла, биясь головой о диванную подушку. Мать напрасно старалась ее успокоить. Когда слезы иссякли, Дора не прекратила стонать и ломать руки, наоборот, судорожно дергая горлом, стала причитать на тему «Как теперь жить?». Девушка поссорилась с человеком, которого любила всерьез и с которым надеялась создать семью. Как раз на ее дне рождения избраннику угодно было разрушить женские иллюзии. А поскольку разговор произошел уже после того, как разбежались остальные гости, и мужчина мудро – или трусливо – не стал слушать начавшуюся истерику, да еще, уйдя, хлопнул дверью, как взрывпакетом, именинница осталась только с мамой. Мать пыталась утешить ребенка сначала взрослыми рассуждениями, но, так как они не возымели действия, села рядом, обняла встрепанную Дору и залепетала, как с малышкой:
– Ну что ты, зайчик мой, серенький, беленький, хорошенький, хватит плакать, лапочка моя мягенькая, все будет хорошо, а вот мы их накажем, а вот мы их побьем, а вот мы их больше на порог не пустим, скажем: уходите, серые волки, наша заинька не для вас!..
– Они и не придут, – рыдала искаженным голосом Дора, – у них таких заинек много, любую позови-и-и… Не нужна им заинька, им кошку подавай… драную…
– А моя заинька лучше всех, других много, а моя одна, такая сладенькая, такая родная, – уговаривала мать. – А мы с заинькой и без них проживем, нам бы капустка была да в лесок сходить погулять…
Дора прижалась к матери и, вытирая мокрое лицо об ее плечо, прошептала:
– Мама, а правда, хорошо, когда я маленькая была?..
– Конечно, – обрадовалась перемене темы мать, – мы с тобою так хорошо жили… В зоопарк ходили, помнишь, ты тигров боялась? Как дойдем до их вольера, моя заинька в рев, вот как сейчас… Я тебе говорю: это кисы, папа газету в ружье сворачивал, помнишь, говорил, пойдем на охоту, я тебя научу никого не бояться, а ты плачешь и тянешь назад… Ну, ведем тебя тогда к лебедям в пруду – ты их кормить любила, помнишь?.. А в парке Горького на колесе обозрения катались, помнишь?.. А на трамвае ты ездить любила. Главное – не на метро и не в машине, а почему-то в трамвае. А мороженое я тебе не давала есть на улице, чтобы горлышко не простыло, все время домой несли бегом, – воспоминания у обеих потекли ровной светящейся нитью, в комнате в вешних сумерках как будто стало ясней. Дора вроде бы совсем успокоилась, но все же сказала матери под конец полуночного разговора:
– Мурик, – так в детстве она звала маму. – Мурик, а как бы здорово было, если бы я навсегда осталась маленькой…
2.
Среди ночи Дора вышла на лестничную клетку покурить. Поднялась на полпролета и остановилась возле окна, где изливалась яркостью похожая на бра в стиле «модерн» луна. Глотая горький дым, она опять вернулась мыслями в детство и ощутила предательскую влагу в глазах. Между 70-ми и 90-ми была пропасть, как между младенчеством и зрелостью. Те годы ей представлялись розовыми. И прекрасней всего была в них мамина верная и нежная рука, за которую маленькая Дора цепко держалась пухлыми пальчиками.
Внизу послышались шаги. Дора хотела было бежать в свою квартиру, но сигарета еще дымилась в ее руке, да и походка была не страшная, слегка шаркающая. «Чего мне теперь бояться?» – подумала Дора и не двинулась с места. Когда шаги приблизились, она рассеянно оглянулась. Человек, пришедший снизу, стоял у ее левого плеча и как будто ждал. Дора быстро повернулась к нему лицом и взяла сигарету покрепче между указательным и средним пальцами.
Это был ничем не примечательный мужчина с немолодым умным лицом в «двурогой» на лбу залысине, с пронзительным взглядом карих глаз, в мешковатом костюме и больших мятых ботинках. В правой руке он держал «дипломат», но Дора не испугалась этого «дипломата».
– Добрый вечер, девушка, – сказал этот человек. – Вернее, доброе утро. Не спится?
– Нет, – лаконично подтвердила Дора.
– Луна-то какая… Вот и бессонница мучает. А тут еще и весна, молодость… Да?
– Да.
– Ну вот, – довольно закивал он. – И любовь, само собой… Нас-то, стариков, покоя лишает, а уж вас-то, юных и горячих… Да, девушка?
– Да. А в чем дело?
– Да в любви проклятой! В сердечке жарком! В мужике – он, негодяй, может, и пальчика вашего не стоит, а вы ему всю ручку, а коготок увяз – и птичка пропала… А он не берет, не бережет и птичку с ладони подбрасывает… А она лететь не хочет, ей бы к нему, а ему бы – от нее подальше… Вот и не спится, вот и курим ночами, здоровье губим… А глазки-то красные – плакали?