В подземном царстве

Это было 10 марта 1946 года. На деревьях уже набухали почки. Теплые лучи весеннего солнца заливали золотистым светом уставший от зимы Будапешт. Мы с моим другом и соседом по общежитию Шандором бездельничали, лежа на неубранных кроватях. Шандор перелистывал путеводитель по Будайским горам. От нечего делать я мял в руках тлеющую сигарету и следил за прилетевшей через окно божьей коровкой.

Я почти не слыхал, когда Шандор начал вслух читать о каком-то Реметогорском лазе. Потом он стал меня уговаривать, чтобы мы использовали этот воскресный день для прогулки и заодно посмотрели бы пещеру Семи дыр (Хетйук).

Вдруг я словно очнулся.

— О чем ты говоришь?

Поскольку естественный колодец, о котором шла речь, был недалеко от трамвайной остановки «Прохладная долина» (Хювешвельд), я поддался уговорам и начал собираться в экскурсию, которая обещала быть довольно интересной.

По описанию в путеводителе пещера Семи дыр совершенно отвесна и довольно глубока, поэтому попасть в нее можно только при помощи веревки или веревочной лестницы. Мы также прочитали, что любознательным туристам рекомендуется взять с собой какой-нибудь источник света: колодец книзу расширяется, и на заваленное камнями дно через верхнее небольшое отверстие падает слишком мало света.

На чердаке общежития мы «одолжили» около двадцати метров крепкой веревки, предназначенной для сушки белья, и, пополнив наше снаряжение тремя свечами, форсированным маршем еще до захода солнца прибыли на место. Руководствуясь указаниями нашего замечательного путеводителя, быстро нашли по соседству с другими глубокими, но легко доступными ямами нашу таинственно и мрачно зияющую дыру.

После непродолжительного осмотра местности мы привязали для предосторожности один конец веревки к растущему рядом с входом в пещеру дереву, а на другом конце с малым знанием дела, но зато с огромным узлом я сделал петлю и затянул ее вокруг поясницы. Все больше увлекаясь еще неведомой нам работой спелеолога[1], я зажег одну из свечей, опустив ее нижний конец в нагрудный карман. Горящая в таком «подсвечнике», она немного опалила молодой пушок на моем лице, но вскоре я приловчился, найдя нужное положение головы, и теперь без опасения обжечься мог спокойно отправляться в путь.

Еще раз тщательно проверили наше приспособление: да, все в порядке. Шандор поплевал себе на ладони и, взявшись за веревку, стал осторожно спускать меня. О наивные, неопытные дети! Как легкомысленно играли мы тогда со смертью! Нам и в голову не приходило, что глубина колодца достигает двадцати трех метров! Я еще держался руками за край ямы, болтая ногами в воздухе, как заметил, что покрытые мхом стенки заметно расширяются. Ясно, что дотянуться до них я не в состоянии. Остается целиком положиться на Шандора. Теперь настал его черед поработать…

— Держи крепче, Шандор! — сказал я, уже с трудом дыша, и разжал руки.

Схематический разрез пещеры Семи дыр (рис. автора)

Помню, на мгновение я удивился, что веревка не жмет в талии, чего так боялся, в то же время раздался отчаянный вопль Шандора… в ушах засвистел ветер… Но осознать, что со мной происходит, я уже не успел.

Что было дальше — не помню.

… в ушах засвистел ветер…

Веревка не оборвалась. Около пятнадцати метров я летел вниз, пока она. привязанная другим концом к дереву, не остановила мое падение.

С тех пор я всегда с особым уважением вспоминаю коменданта университетского общежития покойного господина Томаса, не пожалевшего для сушки белья приобрести столь прочную веревку. Но в тот момент, конечно, ни один из нас не вспомнил о нем: я потому, что все еще висел без сознания с затянутой, как у осы, талией на высоте восьми метров над дном пещеры, а мой бедный Шандор облизывал ладони, с которых выскользнувшей веревкой было содрано количество кожи, пропорциональное усилиям, какими он пытался удержать своего любознательного друга. Почти целый час висел я, качаясь, словно маятник. В конце концов меня вытащили пять монахов, которых Шандор, придя в полное отчаяние, призвал на помощь из находящегося неподалеку монастыря Мариаремет.

Вряд ли мне удастся выжить. Если лежать спокойно и не думать о боли, то она терпима. Как видно, смерть не очень болезненна. Я даже не заметил бы ее, если бы тогда умер на веревке. Ведь после случившегося я не чувствовал никакой боли. Даже больше того: совсем ничего не чувствовал.

Ох, если бы только не кашель! Ужасно! Этого не перенести! Лишь бы выздороветь. Никогда, никогда больше не сделаю подобной глупости! И зачем мне это нужно было?

Интересно, что делают сейчас ребята? Завтра утром о случившемся узнают, наверно, в университете. Возможно, даже жалеть меня будут.

Что? Доктор говорит медсестре: «Два дня продержался, теперь уже есть надежда». Как это два дня? Не понимаю. Впрочем, это и неинтересно… Очень устал, даже думать…