В которой я долго молчу перед тем, как начать говорить, а всё что пишу дальше – написано с разрешения и дозволения
Я хоть и стоял перед Советом, но пока что не говорил, а слушал. Любое собрание, на котором людей больше, чем пара десятков «уважаемых лиц», быстро превращается в балаган. Если, конечно, никто его не направляет. Однако, в моём случае, никто и не собирался никого направлять. На сцену рвались все кому не лень – и у всех имелись к дому Комоф свои претензии. Нет, конечно, сначала дали слово уважаемым членам совета – форморским корабелам и военным…
Но первые как раз получили свой потерянный груз – правда, без дирижабля. Зато с описанием ситуации и предложением винить в произошедшем тех, кто внаглую нарушает приказы домов. А посему вторым пришлось упражняться в словоблудии в гордом одиночестве.
Если вернуться немного назад, то, пока я шёл по лестнице на арену амфитеатра, в моей голове проносились тысячи мыслей. И главный вопрос, который никак не давал мне покоя: как себя вообще вести?
Я, конечно, раньше в таких делах не участвовал – не с моим везением в публичные дискуссии влезать… Однако наблюдать-то мне никто за ними не запрещал. И, шествуя по ступенькам к арене, я неожиданно понял, что сразу ничего умного не скажу. Во-первых, задавят «общественным порицанием» с мест. Вот уверен: это только мне с места кричать нельзя, а всем остальным – ещё как можно. Во-вторых, все мои оправдания надо ещё продумать и изложить в нужном свете. Ну и, в-третьих, мне вообще нельзя оправдываться – мне надо обвинять…
И, подводя итог всем размышлениям, я неожиданно – даже для себя – решил молчать. Да, вот так просто – молчать. Улыбаться и кивать в ответ на все обвинения. И ждать. Ждать, когда у меня появится возможность перейти в словесное наступление. Вывалить скопом на уважаемое собрание всё, что удалось узнать!.. Только так я и мог выкрутиться. Впрочем, если сейчас ко мне не прислушается Совет – это уже будут его проблемы… Я и так сделал всё, что мог.
И потому я, как и решил, стоял с улыбкой, выслушивая все обвинения в свой адрес – и ничего не отвечал. Клевета военных, претензии торговцев, а, точнее, их представителей, и жалобы ещё целой плеяды людей – всё принималось без возражений. Раз уж надо выговориться уважаемым членам Совета – пускай выговариваются…
Сам я в это время посматривал в зал, стараясь найти тех, кто не согласен с обвинениями в мой адрес. Их было не так-то просто выявить, если честно, потому что все здесь старались «держать лицо». Собравшиеся в зале пытались не показывать ни злорадства, ни радости, ни гнева, ни скепсиса – никаких эмоций. Однако люди так не умеют – и нет-нет да и проскальзывали их настоящие чувства во взглядах, движениях рук и выражениях лиц.
И тех, кому происходящее не особо нравилось, оказалось на удивление много… Впрочем, чего уж тут таить: возвращение дома Комоф было вполне себе триумфальным. И то, как я щёлкнул по носу другие дома, не могло не вызвать симпатию широкого круга влиятельных людей, которым не повезло оказаться «бездомными» (что, по здешним традициям, в разы снижало ценность их слов и вес в обществе). Дом Комоф для них теперь стал символом – за который было и вправду обидно.
Сомневаюсь, что сумел бы повторить всё то, что мне высказывали в те три часа, пока я стоял на арене Совета… Такое количество выдумок, вранья – да и чего уж там, откровенного хамства! – просто невозможно запомнить. Если бы я запоминал всё сказанное – давно бы психанул и, не выдержав, принялся бы спорить. Вот только толку от этого было бы весьма и весьма немного. А потому я старался бесстрастно фиксировать имена докладчиков и их претензии, после чего стоял и с полуулыбкой наблюдал, как распинается очередной жалобщик…
Надо сказать, большинство выступающих явно заканчивали раньше намеченного срока. Видимо, расчёт шёл на мою ответную реакцию, а, не получив её, докладчик терялся и покидал сцену. Я не мешал… Не мешал себя ругать, не мешал врать, не мешал передёргивать факты. Я дал высказаться всем. И когда поток жалобщиков иссяк, я буквально почувствовал, что, наконец, время пришло…
В зале повисла тишина. Больше не было тех, кто хотел что-то сказать, что-то предъявить или нажаловаться на что-нибудь, что натворил дом Комоф. Все желающие за отведённые им три часа всё-таки закончились. Только шепотки с задних рядов, где сидели журналисты, иногда долетали до арены. А я стоял и с улыбкой рассматривал Зал Совета. Целую толпу весьма уважаемых людей, бестолково тратящих своё время. Мне выпала большая честь здесь присутствовать, да… Лучше бы руины пораскапывал какие-нибудь!..
– Ну раз гра Фант молчит, – со своего места поднялся тот самый мужчина, который и призвал меня на арену, – то я, пожалуй, добавлю ещё немного интересного…
– Это уже неинтересно! – как можно громче, но так, чтобы голос не сорвался на крик, ответил я.
На лице мужчины промелькнуло удивление, но он предпринял ещё одну попытку, пока я пытался сообразить, что именно говорить дальше.
– И всё-таки я скажу!..
– Вы уже всё сказали! Теперь говорить буду я! – я и сам от себя не ожидал ни таких слов, ни того властного тона, который вдруг прорезался в моём голосе. – Сядьте на место, гра! И слушайте!..
