В каменной долине

Поток несся, задыхаясь в теснине.

Ущелье грохотало.

Обломки камней кувыркались в потоке; и ветер, рожденный мчащейся водой, свистел в пещерах; и кусты шиповника, вырываясь из расщелин, дрожмя дрожали над пропастью. Грох, грох, грох — катился поток, и воробьи всполошенно метались над скалами.

Тш-ш-ш... Весна. С гор сорвались вешние воды и, сшибаясь друг с другом, поглотили речушку и понеслись к селу, лежащему в широком устье ущелья.

Пониже села построили дамбу. Прошлой осенью она перекрыла все ущелье. И сейчас поток откатывался от нее, подбираясь к селу.

И село опустело.

В селе сейчас всего четыре души.

Старуха Занан, усевшаяся возле своего порога. Сын ее соседа Арма. Он приехал из нового поселка только для того, чтобы помочь перевезти старой и одинокой женщине ее пожитки. А старуха каждый вечер его упрашивала: «Ну останемся еще на денек, Арма, только на денек». И Арма вот уже целую неделю околачивался тут и ждал. Сейчас он растянулся на скале над ущельем — сельчане эту скалу с давних времен прозвали Сторожевым Камнем — и, уперев кулаки в подбородок, уставился на тонущее село. Глядел он исподлобья, и увидавшему его снизу могло показаться, что смотрит он не глазами, а лбом.

Под Сторожевым Камнем грелся на солнышке Ерем. Сын его Варос в новом поселке уже получил первую зарплату, а глава семьи Ерем снова вернулся сюда, разобрал перекрытия своих построек и ждал — сегодня сын должен был пригнать из совхоза машину бревна перевезти. Немало дров.

Внизу, на крыше, которая только-только начала покрываться мхом, дремлет Шеро — пес покойного пастуха. Он издает хриплый рык при звуке рушащихся стен.

— Рухнуло... Видал? — Ерем хотел было поправить съехавшую на глаза кепку, взглянуть наверх, на Арма, да поленился.

Внизу обвалилась полузатопленная отрада, казавшаяся Арма с его высоты цепочкой баранов, пересекающих речку, — цепочка порвалась в середине.

Что быть селу затопленным, это все знали давно.

Несколько лет назад председатель колхоза вернулся из райцентра с чрезвычайным сообщением — в ущелье построят дамбу, будет озеро, так что село останется под водой.

Сельчане заволновались — отроду и речку, и устье ущелья считали они своими, а теперь вот отнимают... И поехали представители с жалобой в райцентр, заглянули и в столицу, а в село все-таки вернулись ни с чем... Насчет озера все уже было решено. И проект уже был. Они увидали на проекте свое село, заулыбались от непонятной гордости, каждый потыкал пальцем в свой дом. А потом инженер показал — вот за этой синей чертой дома залиты не будут. Это были дома, расположенные выше других: дом матушки Занан, дом Арма и еще два дома. А четыре очага — это не село. Так что переселение — дело решенное.

Переселяться нужно было из ущелья в новый поселок Акинт.

В эти дни близ Аракса только и разговору было, что об этом поселке — в каменной долине закладывали новые фундаменты, строили дома, рыли канал. Эх... Поселок по названию Акинт — что это за штука? Тут поразмыслить надо...

Все перемешалось той осенью — кривотолки и советы, старые и новые счеты, долг и платеж. Пока суд да дело, пока поднялась в ущелье дамба и речка была перекрыта, в Акинте дома уже ждали хозяев, и можно было скопом сниматься со старого места.

В ту осень Арма призвали в армию, а когда он вернулся, в селе осталось всего десять — двенадцать очагов. Разъехались кто куда: одни к сыновьям-горожанам, кое-кто в Среднюю Азию подался, младший сын Сарибека, который после демобилизации привез русскую жену, возвратился с ней в Россию, а председатель колхоза теперь в райцентре чем-то заправлял...

Да, десять — двенадцать семей осталось. Это все переселенцы в Акинт, они, как говорится, уже сидели на узлах.

— Чей забор-то рухнул? — Ерем сощурился. — Не Баграта ли?

Воробьи суетились вокруг развалившейся стены, потом разлетелись. Один только остался, он трепыхался, словно был подвешен на невидимой ниточке, спускавшейся с неба.

— Баграт свой забор с собой забрал, — ответил Арма.

«Горе-философ, — усмехнулся про себя Ерем. — Ведь философом хотел стать! Дважды ездил экзамены сдавать, и оба раза...»

— Забор Баграта рухнул, — убежденно сказал Ерем.

— Да это не забор, а стадо баранов, дядя Ерем.

«Издевается, — Ерем оскорбился. — Не заставить ли его заткнуться?»

Ерем недовольно хмыкнул, и Арма взглянул на него.

«А ведь и в самом деле отсюда видятся бараны — смирные, понурые. Их пасут, а потом режут, волк их уносит, поток их уносит, и гибнут они, и тонут они. А забор где-то далеко-далеко, до него, как до неба... Понял, Еро?»

Арма хотел остаться один на один с тонущим селом, но появился Ерем, устроился греться под Сторожевым Камнем, надвинул кепку на глаза и смотрит на захлебывающееся село удовлетворенно, как на собственную корову, пасущуюся на лугу: корова отелилась, зиму перезимовала, не сдохла, и вот глянь, весна, и она на лугу, вечером доить будут. А напротив ни луга, ни коровы — мутные волны уже ломятся к верхним домам.

— Мы с Багратом и в совхозе в одной бригаде, — вспомнил Ерем и помрачнел, он не любил работать рядом с силачом Багратом. — А бригадир снова наш Марухян. — Скривился: «Там пел, тут пусть попляшет». — И ты, Арма, в нашей бригаде будешь, с Варосом вместе поработаете, — Ерем сдвинул кепку с глаза, увидал ухо Арма и с удовольствием вспомнил: сын в совхозе зарплату получил, порядочно денег. — В совхозе выгоднее, Арма, не пожалеем о переезде... А мой сосед, будь он неладен, в Ереван подался... — Ерем усмехнулся. — Слава богу, отделался я от него. Однажды поймал его, спрашиваю: куда кочевать собрался, в какую сторону? Если ты на север, я на юг поеду, а если...