— Какой чудесный запах! Я умер и попал в рай, или же Мэгги опять испекла то самое шоколадное печенье, которое никто не умеет готовить, кроме нее?
Гвин резко вскинула голову, едва не поперхнувшись. От неожиданности надкусанное печенье застряло у нее во рту, как письмо в щели почтового ящика.
Он здесь!
— Алек! — в унисон воскликнули бабушка и Мэгги.
Обе бросились навстречу молодому человеку, которого ее дед и бабка давно уже считали своим приемным внуком. Гвин торопливо жевала печенье, глядя, как ее щуплая бабушка и гораздо более рослая и крепкая экономка Мэгги восторженно обнимают вошедшего. Эти бурные проявления радости опровергали все стереотипные представления о сдержанности и замкнутости, якобы свойственной всем без исключения уроженцам Новой Англии.
— А почему ты дома, Алек? — спросила бабушка, приглаживая рукой серебристые прядки. — Я думала, ты все каникулы будешь преподавать в летней школе.
Хотя волосы Эйлин Робертс давно поседели, на ее лице, несмотря на семьдесят лет, почти не было морщин. Светло-карие глаза пожилой женщины смотрели на приемного внука с нескрываемым обожанием.
Услышав теплый смех Алека, Гвин непроизвольно поджала пальцы босых ног под кухонным столом. Давясь, она наконец проглотила печенье и залпом выпила полстакана молока. В конце концов, мне всего лишь шестнадцать и слишком рано думать об этом.
И к тому же она слишком умна, чтобы позволить Алеку или кому-то другому догадаться о том, что она чувствует. И о том, что он единственный человек, на которого она реагирует подобным образом.
Как будто ему не все равно. Он уже две минуты как дома и до сих пор не обратил на нее внимания. Вот если бы у нее была большая грудь. Или голубые глаза. Вот тогда бы он заметил. Может быть…
— Не волнуйтесь, меня не выгнали. Я по-прежнему собираюсь преподавать, — сказал Алек, отвечая на вопрос. Ласково обняв старушку за хрупкие плечи, он подвел ее к буфету. Туда, где стояло блюдо со знаменитым печеньем. Так и не взглянув на Гвин, Алек взял печенье и с удовольствием отправил в рот.
— Занятия в летней школе начнутся только через две недели, — жуя, пояснил он. — Я решил провести их дома. Экзамены были чертовски утомительными, и мне нужен отдых.
Чертовски утомительны. Типичное выражение Алека.
Облокотившись о стол, Гвин задумчиво подперла щеку ладонью. Если честно, то она ведет себя, как двенадцатилетняя девчонка, тайком вздыхающая о каком-нибудь киноактере.
Но кто сможет упрекнуть ее за это? Разве он не стоит того, чтобы о нем вздыхали? Она скосила взгляд в сторону Алека. Легкая спортивная куртка, рубашка с расстегнутым воротом, рыжеватые волосы, подстриженные короче, чем обычно (видимо, на лето, решила Гвин), классические черты лица. И очки в черепаховой оправе, единственная деталь, которую она была согласна изменить в облике того, кто так волновал ее сердце.
Алек по-прежнему не замечал ее. Гвин снова вздохнула. Ее слишком большой, чтобы быть красивым, рот скривился от досады. Господи, да что это с ней?
Заметив на себе хмурый взгляд Мэгги, Гвин выпрямилась и стряхнула с платья крошки. Видимо, Мэгги считает, что она опять ведет себя неподобающим образом. Как та говорит, «таращит глаза». Привычка, от которой Мэгги и Нана, как звала бабушку Гвин, отчаялись ее отучить. Гвин уже хотела было отвернуться, но в этот момент Алек наконец-то посмотрел на нее.
И все пропало.
Глаза манящего зеленого цвета, цвета лесной чащи, влекли ее к себе. Ее дом, подумала она с меланхолической грустью первой любви, вовсе не эта столетняя гостиница, где она жила с детства. Ее дом — в его глазах. Но Алек никогда не узнает об этом. Она ему не скажет…
— Привет, Сверчок, — негромко сказал он, и от его улыбки словно какая-то пружина начала закручиваться тугим завитком. — Разве ты не рада, что я приехал?
И он широко развел руки.
Не успев сообразить, что она делает, Гвин вскочила из-за стола и бросилась в его объятия. Она обвила руками его шею, потом привстала на цыпочки и поцеловала в губы, прижимаясь к нему всем телом.
Она буквально спиной почувствовала, что те, кто наблюдал за этой сценой, безмолвно открыли рты. Но и тот, кто стоял перед ней, был ошеломлен не меньше.
Алек мягко разнял ее руки и отступил на шаг. Он улыбался ей — как обычно, как в детстве. И все-таки на этот раз улыбка была чуть-чуть другой и зеленые глаза тоже смотрели иначе. В их темной глубине было нечто, чего Гвин не могла понять. Хорошее, плохое — этого она тоже не знала. Но все ее тело начало беззвучно гудеть. Это было опасно — еще опаснее, чем все остальное.
— Сверчок… — выдохнул Алек.
Его голос слегка дрожал. Гвин смотрела на него округлившимися от удивления глазами. Неужели он чувствует то же самое — этот неслышный гул, эту невидимую дрожь? Но Алек перевел взгляд на ее наряд. Его улыбка дрогнула.
