Воскресный день. Залы Академии художеств, где выставлены картины общества выставок, полны народом.
Перед картиной профессора Венига «Самозванец» особенное многолюдие. Два пальта в сапогах со скрипом. У одного чисто подбритый затылок; у другого красный фуляр на шее.
— Это Гришка Отрепьев, что ли? — спрашивает подбритый затылок.
— Он, собака. Нынче вот его от анафемы освободили. Тысячу лет прошло и освободили. Препона такая: как тысячу лет — довольно! Потому кляни не кляни — как в бездонную бочку, — дает ответ красный фуляр.
— Чего же он испугался?
— А вон Маринка, жена его неверная, в дверях стоит, так ее. Яд-баба была. Смотри, как глазищи-то выпучила и ругается. Конечно, такая баба наслание человеку за грехи.
— Зачем же он к окошку подбежал?
— С отчаяния. Из-за бабы выскочить хочет. Ругались-ругались — она его переругала. Ну, а мужчине это обидно. «Давай, говорит, жизнь порешу по своему конфузу». А вон боярин его уговаривает: «Полно, говорит, Дмитрий Самозванец! Охота тебе из-за бабы?.. Дай ей потасовку, и делу конец. Ведь отселева вниз — семь сажен. Вдребезги разобьешься. Посмотри, какая вышь. Дух замирает».
— И уговорил?
— Конечно, уговорил. Потом они бабу вдвоем за ее подозрительность потаскали, и делу конец.
Около картины «Похищение Европы» остановились муж и жена. Жена взглянула и плюнула.
— Фу, бесстыдница! Нагишом… А ты уж и рад. Как увидал — тут и глаза впялил? — обращается она к мужу.
— Какая же бесстыдница? Русалка в своем собственном мундире на быке через океан в Европу переплывает. Это ихний мундир. Им по их утопленному положению одежи не полагается. Да, наконец, ежели бы и полагалось, то всякая бы сняла с себя. Зачем юбки мочить?
— Все-таки можно было бы хоть простыней ее прикрыть.
Тут же, еще пара и с ними вместе маленький сын.
— Где же карта Европы-то, папенька, которую эта самая голая женщина похищает?
— Действительно, карты не видно, — соглашается отец и прибавляет: — А вот что: карта должна быть под женщиной, и она на ней сидит.
— Стоит из-за географической карты такую опасность претерпевать, чтоб по воде на быке ехать! — говорит мать. — Невероятная вещь даже.
— Ах, душечка, да ведь это просто шалость. Молоденькая девушка-институтка, ну и шалит. Какие из них тоже есть шалуньи! Взяла у учителя карту Европы, чтоб подразнить его, ну и везет. А на быке неопасно. Бык всегда выдержит.
— Тут не карту Европы похищают, — делает замечание какой-то стоящий сзади бородач. — Европа — это имя собственное.
— Покорнейше вас благодарим, — кланяется бородачу отец. — А мы-то прочли в каталоге, что похищение Европы, и думаем: где эта самая карта? Вот видишь, Федя: Европой бык называется, — говорит он сыну.
— Не бык, а женщина…
— Позвольте, как же это? Ведь здесь женщина быка похищает.
— Нет, не женщина быка, а бык женщину…
— Ну, уж это совсем невозможно! Помилуйте, нешто бык может силком посадить на себя женщину? И наконец, зачем ему женщина?
— Это было в мифологические времена. К тому же это не бык, а бог Юпитер, принявший образ быка. Это верование древних.
— Фу, какая галиматья! А вот говорят, что старики-то умнее нас были. Поди ж ты!
— Значит, кто же кого похищает? — спрашивает мать. — Бык женщину или женщина быка?
— Да что тебе, Анна Ивановна… Ну их… Пущай оба друг друга похищают, — добродушно машет рукой отец семейства и отводит жену и сына к другой картине.
Картина Френца «Охота кончена», изображающая толстого охотника на коне, трубящего в рог, и собравшихся вокруг него собак.
— Точь-точь наш Трезор, — кивает на картину усатый мужчина с лысиной. — Та же стойка, те же подпалины… Вот даже и ухо отгрызено.
— Ну, вот! я тебе говорила, что его украли, а не фурманщики убили, — трогает за плечо усатого мужчину дама. — Статочное ли дело, чтобы фурманщики стали убивать породистую дорогую собаку! Знаешь что, Сергей Петрович? Ты даже можешь таким образом отыскать Трезора. Узнай адрес художника, поезжай к нему и прямо спроси его, с кого он писал портрет этой собаки. Да пригрози ему хорошенько, ежели будет отлынивать… За укрывательство чужого пса также можно к мировому притянуть. Небось там скажет.
— А вдруг ежели случайное сходство? Но нет: он, совсем он! У Трезора было левое ухо отгрызено и здесь левое. То-то я его видел, что он бегал на Васильевском острове по четвертой линии! А ты тогда говоришь: «Не он». Надо искать.
Перед этюдом Платонова «Поденщица» стоят простые люди и разговаривают:
— И поденщица чести удостоилась, чтоб на портрет попасть.
— Но почему же она поденщица? Может быть, и помесячно где-нибудь живет.
— Верно, уж художник писал с поденщицы — оттого поденщица и есть.
— С огорода?
— А кто ж ее ведает! Может, глину на гончарном заводе месила. В каталоге ничего не сказано, а просто поденщица. И из поломоек такой же сорт.
— Ну, вот! Поломойка сейчас бы ноги вымыла, а эта с грязными ногами. Разве прачка…
— А я тебе скажу, что это не прачка и не поломойка, а просто шпульница с фабрики.
— Пошел-поехал! Шпульницы-то какие франтихи бывают! У нас на фабрике одна шпульница с англичанином связалась, так у ней четыре шелковых платья было, и щеголяла она, братец ты мой, в польских сапогах с косыми каблуками. А скорей же это нянька деревенская.
