Оскверненный лес, как проказой, был поражен тишиной. Когда б лето да зелень вокруг… Но еще не лето и уже не зима, и отпотение земли — будто первые выдохи в холодах застоявшегося смрада. Говорят, проказа сама по себе не пахнет. Тогда здесь нынче хуже проказы, потому что лишь отойди от жилья на полста шагов и хватайся пальцами за нос — вонища! Ведь сто мужиков в отряде, и всякому лень подалее отойти, посты что ставь, что не ставь — разве уследишь?
А тишина — так отстреляли все, что движется и перемещается по лесу. Даже мховые мыши, и те исчезли. Одно время вороны объявились. Подстрелить ворону — непростое дело, да только когда по баловству, а когда по надобности, и присесть на ветку не успевает, тут же крыльями врастопашку и вниз. А если под руку какая полезная травка попадется, заправишь— и, с голодухи, каркушу от курицы не отличишь. Когда всех отстреляли, тогда только и спохватились про патроны, давай пересчитывать…
Шишковский лес, что в пяти-шести километрах от ближайшей деревни, — сам по себе полуболото, но отделен от материкового леса настоящим, гиблым болотом. Туда, через топь и гниль, каждые три дня охотников снаряжают. За лосятиной. Когда удача, то пир горой.
Одно название что партизанский отряд. Сотня оборванцев, а на сотню—два десятка «шмайссеров», полдюжины ППШ с полупустыми дисками, сорок «мухинских» винтовок да «ручник» с двумя дисками — неприкосновенный запас отряда.
Добро хоть, что давно связи нет, никто над душой не стоит и геройства не требует. Самолетик пролетал было, да без договоренности и костры не успели разжечь.
Знали, окруженцы толпами валят к востоку, да только все мимо. Опять же из-за болота того самого, что как ни посмотри, а от немецких наскоков бережет неславный отряд имени товарища Щорса.
«Чьи вы, хлопцы, будете? Кто вас в бой ведет?»
Ничьи. И в бой пока некуда вести. А без боя недельку-другую, и уже не отряд, а банда голодных голодранцев. Так и было бы, но мужики подобрались нужные. Сознательные. Окруженцы самых первых дней, они без паники в башках, потому что еще не все понять успели, как война эта самая пошла. Главного контрнаступления год уже все ждут и верят: загремит артиллерия с восточной стороны, полетят самолеты тучами, тут и они, обовшивевшие, вклинятся и покажут себя…
В командирском блиндаже карта Советского Союза и кусок Европы сбоку. Всяк хоть раз да зайдет, чтоб сравнить размеры и позлобствовать за судьбу какой-то там Германии, что в упор не разглядишь, с нашим советским необъятищем, где народишку по полста штук на каждого фрица очумелого.
Хорошо, что связи нет! С политруком Зотовым сразу договорились: пока к настоящему боевому делу не пристроились, лишнего трепа про ситуацию не допускать.
Прошлое лето — сплошные переходы да марш-броски — подальше от немецких колонн — то на восток, то на север.
Будто бесхозную коровью ферму жидкий навоз затопил, прорвал ограды и растекся по территории в разных направлениях — куда ни сунься, везде дерьмо смертельное. И преградой не встать — силы не равны. Щипали немецкие обозы. Дело нехитрое. У них по шесть солдат на три подводы. Раз даже какой-то штабишко накрыли и душу отвели. Зато потом двое суток пятками сверкали, пока в этих гнилых местах не оказались. Да и застряли. Из оставшихся рота с грехом пополам наскреблась.
И всего-то два села вблизи. Кормились с них, пока могли, то есть пока селяне терпели поборы. Немецкие обозники туда тоже заглядывали, но уговор со старостой заключили негласный — немцев не трогать, чтоб не ярить, тогда и партизаны какое-то время продержатся на селянских харчах.
Зима сорок первого не шибче прочих была, но одно дело, когда дом с печкой, другое — землянка или шалашок. На зиму «самораспустились» под подписку, в те же два села. Молодняк, ему что, всяк юбку нашел, отогрелся, откормился, к весне увеличение поголовья населения обеспечил, ну и не без дела же сидел, для любого хозяйства с пользой. Погуливали по зимним праздникам в одних компаниях с теми же полицаями, что немцы с первого же наезду над народом поставили, чтоб общественное добро по домам не растаскивали. Пасеки, к примеру, чтоб как при Советах, в порядке содержали. Заболотный мед — он не как всякий. По легенде, где-то посредь болот, куда человеку путь заказан, поляны с дивными цветами, там-де пчелы и набираются особого нектару, отчего и вкус, и запах местного меда особый, и не просто особый, но особо целительный.
Ферму коровью опять же и технику нехитрую — даже соляру для трактора — подвезли фрицы, чтоб люди работали и что надо для немцев вырабатывали. А что им надо — известно: молоко, мясо, яйца. Ну, мед первей прочего. Поначалу все очень даже культурно: мука, спички, соль и керосин для линейных ламп. Это как бы в обмен. За корову даже деньгу гитлеровскую на тебе в лапу…
Обозники немецкие всякий раз разные приезжали, зато старший над ними, что с бумажками в руках по домам ходил, тот из наших, русский, стало быть, форменный иуда, но вид делал, будто не замечает, что прибавилось народишку в деревне, что все «прибывшие» хоть и в деревенском тряпье, да рожи-то сплошь «окруженческие».
