Глава 1
Мои первые воспоминания детства, как это не покажется странным, относятся к младенческому возрасту. «Такого быть не может!» – возразите вы, и имеете на это полное право, но я абсолютно уверен, что всё, о чём я помню, в действительности со мной происходило. Сразу же после рождения я заболел воспалением лёгких, и в памяти чётко сохранились два эпизода: 1. Пурга, лошадь и телега, в которой мы ехали в больницу; 2. Момент возвращения из больницы. До сих пор перед моими глазами стоит отчётливая картина, как меня привезли домой, положили на стол, и фигура возвышающегося отца, стоящего напротив, расстёгивающего портупею и снимающего шинель. Мама потом рассказывала, что мы провели с ней в больнице два месяца, и каждый раз, когда в палату входила медсестра, чтобы сделать очередной укол, я заливался истошным криком. Учитывая тот факт, что лужённая глотка у меня была от рождения, этими воплями «наслаждалась» вся больница. Мама говорила, что меня так и прозвали – «Не».
Следующая яркая картина, запечатлевшаяся в памяти – первый урок боевого мастерства, преподанный одним из старших товарищей. Не могу точно сказать, сколько мне было лет, но точно не больше шести. Мы жили тогда в военном городке в городе Славута, на Западной Украине. Было лето, и нас, детей, по обыкновению выпускали после завтрака на улицу, на вольный, так сказать, выпас, где собиралась пацанва соответствующего возраста. Чаще всего устраивались какие-то игры, но не обходилось без споров, а споры, за отсутствием аргументов и желания найти компромисс, всегда заканчивались драками. Помню, собрались мы как-то у лавки, на которой сидели старшие ребята, а поменьше, в том числе и я, окружали её со всех сторон, и один из старшаков объяснял почему-то именно мне, как надо вести себя в драке с пацаном, который явно сильнее тебя. В те годы очень популярен был фильм «Чапаев». Помните атаку каппелевцев, когда они строем под музыку маршируют на позиции красноармейцев? Её ещё называли «психической». Этим приёмом он и советовал воспользоваться, только надо было что есть дури кричать, схватить в руки какой-нибудь предмет, камень или палку, не суть важно, и, размахивая своим оружием, бежать на противника. Тут же предложил мне попробовать. Ничего из перечисленных предметов не обнаружив, я схватил валявшуюся рядом с лавкой часть нижней челюсти погибшего смертью храбрых барана, выкатил насколько было возможно глаза, поднял вверх ручонку с выгоревшей до слепящей белизны на солнце костью, вообразил, что это сабля, и, заорав что есть силы, бросился на ничего не подозревавшего более взрослого и, соответственно, более сильного мальчишку. Тактика сработала. Не ожидав такого дерзкого нападения, тот бросился наутёк. Я преследовал его метров десять, не больше. Счастье победителя переполняло меня. Я остановился, и с гордым видом стал возвращаться к скамейке. Победой наслаждался недолго. Не прошёл и двух метров, как услышал ужасающий рёв за спиной. Обернулся и увидел, как окончательно побеждённый противник, который вместо того, чтобы признать своё поражение и сдаться на милость победителя, орал куда громче моего, и, размахивая булыжником, с выпученными глазами бежал прямо на меня, горя неприкрытым желанием отомстить за поруганную честь. Наступила моя очередь удирать. В те далёкие годы я даже не подозревал, что страх может сковать чьи-то члены (глупости какие-то), поэтому дал стрекача. Но в этой погоне, по моему детскому разумению, была большая несправедливость, поскольку гонялся он за мной куда дольше, чем я за ним. Именно это больше всего обидело, и я обратился с жалобой к большакам. Мы долго спорили о том, кто из нас прав, но, понятное дело, к консенсусу так и не пришли. Нелегко даётся военное искусство. Ох, нелегко!
О том, что буду писать книги, я знал на уровне подсознания очень давно. В памяти очень чётко запечатлелись моменты, когда в юности, лет шестнадцати, не более, я с отчаянной горечью пытался убедить окружающих в том, что обязательно стану писателем и буду говорить только правду, и ничего кроме правды. Позднее эта убеждённость возникала под действием горячительных напитков. Помню, садился за стол, брал в руки авторучку, писал несколько фраз, но на том дело и кончалось. Через какое-то время моя уверенность в призвании куда-то сама собой исчезала, и оно впадало в летаргический сон. Не просто на года – на десятилетия.
Читать я любил всегда. По какой причине родилась любовь к чтению, сказать затрудняюсь, учитывая тот факт, что до последней четверти четвёртого класса я напрочь не хотел учиться и делал всё, чтобы по возможности не только не готовить уроки, а и не ходить в школу вообще. Хотя, если рассуждать здраво, то, скорее всего, именно врождённая любознательность и была основной причиной любви к чтению. Негативное отношение к учёбе, мне кажется, стоит скорее всего искать в области психологии, то есть, моего отношения с теми, кто меня приобщал к знаниям, то есть, с учителями. С самого раннего детства я был поражён недугом любознательности, о котором уже упоминал ранее, и, исходя из этого, должен был бы учиться с упоением, но не тут-то было. Мне, как и всякому ребёнку, хотелось понять, что из чего состоит, почему дует ветер, и т.д., и т. п., и я познавал мир при любой появившейся возможности. Почему я назвал свою любознательность недугом? А как ещё? Она доходила до того, что однажды, решив узнать, почему собаки с таким удовольствием поедают человеческие экскременты, я решил попробовать их сам. Кому ещё в голову могла прийти такая сумасшедшая идея? Попробовал, удовольствия никакого, соответственно, не получил, и понимая своим детским умишком, что могу стать объектом насмешек, никому об этом прискорбном опыте, конечно, ничего не сообщил, но услышав как-то от взрослых «На вкус и цвет товарищей нет», на том и успокоился.
