Унция или Драгоценное Ничто

«В тех краях гуляете не вы, а ваше настроение».

Якоб Андреас Пуп, профессор Пражского королевского университета

Старинный дворец с башенками и шпилями, украшенный барельефами и скульптурками крылатых рыб и зверей, казался чудной книжной иллюстрацией.

У самой его стены, перед клумбой, устроенной в виде огромного глаза, стояли трое старцев в сюртуках и цилиндрах.

– Феноменальное везение, – первый посмотрел вверх, на одну из башенок. – Упасть оттуда и остаться невредимой!

Клумба выглядела ухожено, но в её цветочном зрачке растения были сломаны и примяты.

– Может, «глаз» остановил падение взглядом? – бесстрастно предположил второй.

– Эти островитяне до сих пор верят, что отгоняют так злых духов! – покачал головой третий.

– Духов или нет, но особа упоминала некий чудесный взгляд, – второй говорил вдумчиво, – превративший земное притяжение…

– В «небесную притягательность»? – третий усмехнулся. – Побойтесь Ньютона, коллега!

– Да, да, детские фантазии. Вот он, ваш взгляд, – первый кивнул на цветник, – весь в этом ярком эллипсе. Но за дело, гении! – открыл саквояж, и все тоже принялись доставать блокноты и рулетки, меряя «глаз» и выводя какие-то формулы.

Трое у клумбы были мировыми светилами в естествознании и прибыли на небольшой атлантический остров изучить интересное для науки дело: девочка восьми лет упала с высоты ста футов и осталась невредима. Девочку звали Унцией, и она была единственной наследницей династии Саламантов, правившей на острове с давних пор.

Заезжие светила долго просвечивали принцессу своими лучами и разглядывали с помощью разных хитроумных приборов, но, кроме царапины, копирующей китайский иероглиф «пар», других признаков летучести не обнаружили. Прямо на клумбе они нагромоздили гору гипотез, спрыгнув с которой, любой бы разбился насмерть, но потом решили, что ребёнок попал в восходящий воздушный поток, – погода здесь, правда, была очень жаркой.

Удивительное спасение, с лёгкой руки репортёров, тут же окрестили «волшебным полётом». Новость пересекла океан и попала во все газеты Европы и Америки, но вскоре отошла на второй план, так как в те июньские дни 1908 года на Землю упало неизвестное тело, наделавшее куда больше шума.

По случаю «волшебного полёта» Унции, на её Родном острове, испокон веку так в картах и значившемся, объявили праздник с фейерверками и карнавалом. Солнцу, нагревшему землю под окном, сочинили гимн, садовника и всех его наследников, включая девочек, освободили от налогов на цветы и фрукты, а служившую в тот злополучный день камеристку Медину, которой за красоту прощалось даже отсутствие должного образования, перевели в ключницы.

Лёгкий бриз шевелил занавески, и мифическая флора, населявшая их, двигалась, как живая. С высоты окна были видны парусники в бухте и чёрная махина эсминца на рейде. Напротив, через площадь, возвышалась башня курантов: золочёные стрелки-змеи извивались в ярких солнечных лучах, в секундах от полудня. Удар колокола гулко разнёсся над площадью, поднимая с крыш чаек и голубей.

– Всё было точно так же, – Унция повернулась к матери. – Змеи свились и выплюнули ослепительный сгусток пламени! Кругом всё замерло и, пока били куранты, стояло не шелохнувшись. Только огненный комок летел к окну, и я увидела необыкновенное, прекрасное лицо! Я хотела лучше его разглядеть, и сразу… голубиная стая расступилась медленно-медленно, и рядом проплыл глаз голубя – красный, дурашливый глазик! Тут-то меня и обнял тот, совершенно другой взгляд!

По лицу Терезы скользнула тень, будто дочь вновь пронеслась мимо окна, затмив солнце.

– А потом явился и голос, – девочка заглянула в глубокие, беспокойные глаза. – Нахлынул, как океан, и его звёзды держали меня на кончиках лучей…

С площади донеслись рукоплескания. В дверь постучали, вошёл старик-камердинер с суровым лицом шкипера:

– Дирижёр уже у пульта, публика ждёт.

– Спасибо, Тристан.

Тереза встала, повернулась к дочери.

– Вспоминая тех, кто тебе помог, говори не «голос и взгляд», а «Голос и Взгляд», – сказала, как спела. – Слышишь разницу?

– Да, – Унция подняла внимательное личико, и мать поцеловала её в золотой завиток на виске.

Тереза не была ослепительной женщиной, но стоило ей запеть, как вся её фигурка начинала источать ясное, живое свечение. И голос королевы был удивительно светлым и трогательным, за что в народе все звали её Королевой-Соловьём. Она и была как соловей – маленькая и хрупкая, завораживала всех своими песнями, заставляя забыть печали и вселяя надежду.

Тереза, выходя к публике, обращалась к простым людям с простыми словами, делая это тоже запросто, как человек без титула и состояния. И сегодня, открывая праздник, по обыкновению, начала со слов.

– Учёные правы, принцессу спасло солнце, – сказала она. – Но не только. Весь этот мир поёт, и его музыка не даёт нам пропасть. Это – те непорочность и благочестие, что поднимают вверх!

За великим торжеством духа последовал праздничный пир. На набережных и улицах царило шумное карнавальное столпотворение. Принцы и принцессы, Арлекины и Коломбины, тигры и драконы встречались на каждом шагу, и никого не насторожило множество игуан в длиннополых дорожных плащах, появившихся в городе с началом сумерек. Все они держались вместе, и их число час от часа увеличивалось. В центре толпы стояли двое: у первой ящерицы из-под маски торчала борода, у второй – концы длинных чёрных локонов.