В камине пылал жаркий огонь. На японском столике одна против другой стояли две чайные чашки, а возле сахарницы и графина рома хозяев ожидал только что вскипевший чайник.
Граф де Салюр бросил на стул цилиндр, перчатки и меховое пальто, в то время как графиня, скинув бальную накидку, поправляла прическу перед зеркалом. Она сочувственно улыбалась своему отражению, взбивая кончиками тонких, сверкающих кольцами пальцев вьющиеся на висках волосы. Затем она повернулась лицом к графу. Уже несколько мгновений он смотрел на нее в нерешительности, словно какая-то затаенная мысль не давала ему покоя.
Наконец он проговорил.
— За вами как будто немало ухаживали сегодня вечером?
Она посмотрела ему прямо в глаза взглядом, горевшим вызовом, торжеством, и ответила:
— Смею надеяться!
Потом села за стол. Он поместился напротив и, разламывая бриошь, продолжал:
— А не кажется ли вам, что это ставит меня в несколько... смешное положение?
Она спросила:
— Что это — сцена ревности? Вам вздумалось упрекать меня?
— Нет, дорогой друг, я говорю только, что этот господин Бюрель почти неприлично волочился за вами. И я рассердился бы, если... если... если бы имел на это право.
— Будьте откровенны, дорогой друг. Все дело в том, что ваше настроение несколько изменилось. Ведь год назад, когда я узнала, что у вас есть любовница, и любовница, от которой вы без ума, вас не слишком занимало, ухаживает за мною кто-нибудь или нет. Я сказала вам тогда, что это меня огорчает, сказала, как и вы сегодня вечером, но с гораздо большим основанием: «Друг мой, вы компрометируете себя с госпожой де Серви, причиняете мне боль и ставите меня в смешное положение». А что вы ответили? Вы дали мне ясно понять, что я свободна, что брак двух разумных людей основан на взаимной выгоде, что браки заключаются в интересах общества и мораль тут ни при чем. Так ведь? Вы даже намекнули, что ваша любовница несравненно лучше меня, что она более соблазнительна, более женственна! Вы так и сказали: более женственна! Надо отдать вам должное: все это было выражено деликатно, обиняками, как оно и подобает воспитанному человеку, и сопровождалось весьма лестными для меня комплиментами. И все же я прекрасно вас поняла.
Мы условились тогда, что по-прежнему будем жить вместе, но как чужие, а наш ребенок послужит связующим звеном между нами.
Кроме того, я уяснила себе, что вы требуете только соблюдения приличий и что я могу, если пожелаю, завести себе любовника, лишь бы эта связь оставалась тайной. Вы долго и весьма красноречиво рассуждали о женском такте, о нашем умении соблюдать декорум и тому подобное.
Я все поняла, мой друг, прекрасно поняла. Вы любили тогда, горячо любили госпожу де Серви, и моя супружеская, моя законная нежность стесняла вас, вероятно, несколько ограничивая ваши возможности. С тех самых пор мы живем раздельно. Мы вместе выезжаем в свет, вместе возвращаемся домой и затем расходимся по своим спальням.
Но за последний месяц или два вы ведете себя как ревнивый муж. Что это значит?
— Милый друг! Я нисколько вас не ревную, я только боюсь, что вы можете скомпрометировать себя. Вы молоды, жизнерадостны, непостоянны...
— Извините, но уж если говорить о непостоянстве, не мне соперничать с вами.
— Пожалуйста, перестаньте шутить. Я говорю с вами, как друг, на которого можно положиться. А все, что вы сказали, сильно преувеличено.
— Преувеличено? Ничуть. Вы сами признали и даже признались, что у вас есть связь, и этим дали мне право следовать вашему примеру. Я этого не сделала...
— Разрешите...
— Не перебивайте меня. Я этого не сделала. У меня нет и не было любовника... до сих пор. Я выжидаю... ищу... и не нахожу. Мне нужен человек блестящий... лучше вас... Я делаю вам комплимент, а вы даже не замечаете этого.
— Дорогая моя! Ваши шутки неуместны.
— Да я вовсе не шучу. Вы говорили со мной о восемнадцатом веке и дали понять, что вы человек эпохи Регентства[1]. Я ничего не забыла. И в тот день, когда мне заблагорассудится изменить свой образ жизни, вы будете, что бы вы ни делали.. Слышите? Вы будете, даже не подозревая об этом, рогаты, как и многие другие...
— О!.. Как вы можете произносить такие слова?
— Такие слова... Но ведь вы сами смеялись до упаду, когда госпожа де Жер сказала, что господин де Серви похож на рогоносца, потерявшего свои рога.
— То, что может показаться забавным в устах госпожи де Жер, режет слух, когда это говорите вы.
— Вовсе нет. Просто вы находите очень забавным слово «рогоносец», когда речь идет о господине де Серви, и неблагозвучным, когда речь идет о вас. Все зависит от точки зрения. Впрочем, я не настаиваю на этом слове, я лишь хотела узнать, созрели вы или нет.
— Созрел?.. Для чего?
— Ну, чтобы стать им. Когда мужчина сердится, слыша это слово, значит... он готов. А месяца через два вы первый будете смеяться, если я заговорю об... этом украшении. Потому что... видите ли... когда оно появляется на голове мужчины, он никогда этого не замечает.
— Сегодня вечером с вас слетела всякая благовоспитанность. Я никогда не видел вас такой.
— Да, я изменилась... к худшему. И это ваша вина.
— Полно, дорогая, поговорим серьезно. Прошу вас, умоляю: не допускайте больше, как это было сегодня, возмутительных вольностей господина Бюреля.
