Маргарита Меклина.
Левое и правое полушария у меня развиты одинаково; алгебра с информатикой мне нравятся не меньше, чем изобразительное искусство и музыка, и поэтому каждый раз, когда я в кого-то влюблялась в России, я тут же старалась найти научное описание и объяснение своих чувств. Под рукой всегда была мамина «Медицинская энциклопедия» с вопиюще красноречивыми иллюстрациями, но там «гомосексуализм» соседствовал с неаппетитными «педерастией» и «мужеложеством», и практически ничего не было сказано о женском поле. Статьи же про гетеросекс вызывали отторжение фразами типа «мужчина возбуждается, видя обнаженную любимую женщину». У меня все было не так и никого возбуждать не хотелось; более того, это слово казалось мне грубоватым. Мне было тогда десять, двенадцать, четырнадцать лет.
Мою первую любовь звали Маргарита Васильевна; она работала воспитательницей в детском саду, и, когда все дети уже засыпали, она начинала шушукаться со своей сменщицей, указывая на меня: «посмотри, какие у нее офигенно длинные ресницы, ты посмотри!» И после тихого часа я просыпалась и, пока все остальные играли друг с другом, подбегала к Маргарите Васильевне и садилась рядом с ней на ковре. Не помню, о чем мы говорили, но уверена, что наши речи были полны смысла, а чувства взаимны. Мою следующую любовь звали Татьяна Алексеевна, и она была классной руководительницей параллельного класса, так что, видясь с ней только на переменах, когда первоклассники ходили, взявшись за руки, по вечному кругу, я чувствовала, что изменяю Пал Палычу, нашему классному, к которому все мечтали попасть, так как он был мужчиной, а детям, как считали родители, нужна железная мужская рука. Затем мне исполнилось шестнадцать и появилась Кристина Денисовна, но, поскольку я так и не нашла нигде описаний своих чувств — ни в психологической литературе, ни в медицинской — я к тому моменту решила, что в прошлой жизни была красивым, страстным мужчиной.
Уже тогда я стала задумываться о переезде в Америку, где даже на зарплату дворника можно было прилично прожить. Так как я полагала себя красивым страстным мужчиной, я видела себя уходящим каждое утро на службу в деловом строгом костюме или хотя бы в фартуке дворника, и возвращающимся к ожидающей меня терпеливо жене. Поскольку мои родственники перебрались в Сан-Франциско, я тоже приехала в этот город, не подозревая, что очутилась в гейской столице. Поэтому, когда мой дядя предупредил, что на улицах «нужно быть осторожными по причине присутствия сумасшедших и геев», я сразу воодушевилась. Я узнала, что теперь смогу найти описание своих чувств в сан-францисских гейских газетах, в библиотечной коллекции, собранной специально для квиров филантропом Хормелем, а также в разнообразных лекциях в местном колледже: «Гейское кино», «Гейская культура и общество», «Сексуальные отношения между партнерами одного пола предпенсионного возраста» и многих других.
Едва затронув в своем творчестве тему гендера, я поняла, что литературный текст может служить волшебной защитой: ведь даже описывая в малейших подробностях свою личную жизнь, всегда можно сказать родственникам-гомофобам и слишком любопытным читателям, что «это же литература, все выдумано, все взято из головы». У литературы есть еще один плюс: в отличие от жизни, где надо вписываться в «гетеросексуальную матрицу» и быть либо замужней матроной, либо бучем в обуви типа «сабо» и обязательно с собачьим поводком в мускулистой руке, либо чопорной фем, в литературе можно воплощаться и в ту, и в другую, и даже в того или в «то». Начав с романа про союз двух мужчин, живущих в Питере на Парке Победы, я продолжила свое литературное «я» рассказами про замужнюю женщину, вожделеющую других женщин в ортодоксальной синагоге, разделенной на мужские и женские половины; про однополую пару, у которой чудесным образом рождаются друг от друга прекрасные дети, или про незатухающую любовь молодой девушки к знаменитому пожилому артдилеру, который умер четыре года назад.
Сходную всеядность я неожиданно для себя обнаружила в тонкой блондинке, у которой на юзерпике на руках был крокодил, а на лице — загадочная улыбка Джоконды. Лида Юсупова пришла в мой Живой Журнал с заявлением, что ей нравится моя проза; ее произведений я тогда не читала, но уже, через ее посты в сетевом дневнике, ощущала похожесть, которая затем переросла в сестринство, поддержку, деятельный, порой додекафонный дуэт. Лида с негодованием относилась к малейшему проявлению несправедливости — будь то несправедливость по отношению к бездомным, к меньшинствам, к животным. Ее сексуальная ориентация оставалась скрытой под платьем, за дрожащим экраном компьютера — в то же время, оставаясь неуловимой, расплывчатой и неясной, как романтичная фотография, она точно знала, какие у квиров должны быть права; что нужно делать и чего добиваться, чтобы в обществе наконец можно было, не скрывая своей ориентации, спокойно и свободно вздохнуть. Освободившись сама от предубеждений, Лида своими текстами — про испытывающих отцовские чувства транссексуалов, про ярких, как драгоценность, драгквинов, просто про обольстительных женщин — освобождала меня. Так сложился союз.