Владимир ПОКРОВСКИЙ
ТЫСЯЧА ТЯЖКИХ
Началось все с того, что в секураторию города, как всегда без приглашения, явился Папа Зануда. Он вошел в кабинет шефа-секуратора вместе с Живоглотом и парой сопровождающих.
- Что тебе, Папа? - спросил испуганный шеф-секуратор, вставая из-за стола.
Папа Зануда сел в подставленное сопровождающими кресло и сказал:
- Садись, брат.
Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Зануда выложил на стол небольшие волосатые кулаки, насупил брови и впился в лицо "брата" чрезвычайно обвиняющим взглядом.
Наступило очень нехорошее молчание.
- Что я слыхал, брат, - начал, выдержав паузу, Папа Зануда. Оказывается, в твоем заведении числится слишком много дел, а я и не знал. Это правда, брат?
Шефу-секуратору было неуютно под взглядом Папы, но поначалу он старался держать марку, солидный все-таки человек - и в возрасте, и в чинах. Он сказал:
- Есть кое-какие делишки, не жалуемся. Все больше, правда, по мелочам. А что?
Папа Зануда посмотрел на него совсем уже обвиняюще.
- Брат, ты меня считаешь за идиота. Я тебя не про мисдиминоры спрашиваю, не про мелочи - я про тяжкие с тобой говорю. Про убийства, насилия, всякое там вооруженное, вот про что.
- Ну-у, хамство! - не выдержав, завыл Живоглот (от наплыва чувств он помотал головой и застучал по столу кулаками). - Это же просто черт знает, до чего охамели!
- И тяжкие тоже имеются, - начал было с достоинством шеф, но тут же не выдержал и стал оправдываться: - Ну, так ведь город-то какой!
- И сколько?
- Что сколько? - глупо переспросил шеф-секуратор.
- Всссяккие пределы приличия, - взвизгнул Живоглот, - всякие... дураков из нас делает... пределы приличия!
- Экранчик-то, ты нам экранчик, брат, покажи, что уж тут, давно мы на него не глядели. - Папа до того переполнен был злобой, что даже перешел на вежливый тон. - Сколько у тебя таких.
- Ах, это? - понимающе кивнул шеф. - Сейчас, пожалуйста... Вот.
Он пошарил рукой под столом (сопровождающие вытянули шеи и стали похожи на вратарей во время пенальти). За его спиной вспыхнул небольшой экран, незаметный прежде в обоях красного дерева.
- Вот, пожалуйста.
С видом "я здесь ни при чем" он отвернулся в другую сторону. На экране светилась всего одна цифра - 984.
- Ты видел, Папа, нет, ты видел?! - в порыве благородного негодования Живоглот был готов разодрать собственный пупок. - Девятьсот восемьдесят четыре!
Папа Зануда молчал. Шеф-секуратор скромно потупился. Его подташнивало.
- Брат! - произнес наконец Папа. - Ты случайно не помнишь, какая для нашего города годовая норма на тяжкие?
Шеф неопределенно крутнул головой. Слова не шли.
- Тысяча для нашего города норма, ведь правда, брат?
Шеф-секуратор обреченно кивнул.
- Он еще кивает! - завизжал Живоглот. - Нет, ну каково хамство!
- А какое сегодня число? Ты, может быть, и это позабыл тоже?
- Второе сегодня, - безнадежно ответил шеф.
- Месяц какой?
- Декабря... второе.
Папа Зануда нервно дернул щекой.
- Вот видишь, брат? Второе декабря - и уже девятьсот восемьдесят четыре тяжких. Ты разве не понимаешь, что шестнадцать тяжких почти на месяц - это даже для одного дома не слишком много, не то что для города?
Шеф-секуратор опять промолчал. Он только умоляюще посмотрел на Папу.
- Понимает он, прекрасно он все понимает! - заходился от ярости Живоглот. - Ха-ха, я такой наглости просто даже себе и не представлял.
- Заткнись, - сказал Папа немножечко другим тоном.
Живоглот для вида похорохорился, проворчал под нос: "Не понимает он, как же, так ему и поверили", - и послушно заткнулся, выжидательно, впрочем, глядя на шефа светлыми базедовыми глазами.
- Так почему ж ты молчал?
Шеф-секуратор виновато откашлялся.
- Разве скажешь тебе такое? У тебя, Папа, характер очень крутой - сто раз подумаешь, пока соберешься чего-нибудь неприятное сообщить.
- Хам! - выдохнул Живоглот.
- У меня, брат, характер исключительно мягкий, - заметил Папа Зануда, - все время убытки терплю через свою доброту. Я прощать люблю, я слишком много прощаю, вот где моя беда, брат.
- Мягкий - не то слово, - подхватил живоглот. - Преступно мягкий! Вот так, прямо тебе скажу. Ты только посмотри, до чего дошло, он кивает еще! Прощаешь и прощаешь, и конца прощения нет!
- Анжело, - сказал Папа Зануда. - Я тебе уже советовал замолчать. На сковородку захотелось?
У него была такая привычка - жарить проштрафившихся подчиненных на сделанной по специальному заказу сковороде. Те называли ее между собой ласково - Человечница.
- Я очень добрый, - заключил Папа Зануда. - И только потому, брат, я тебя не наказываю, а разговариваю с тобой. Ты деньги от меня за что брал? За то, чтобы мне же в спину ножик всадить?
- Папа! - взмолился шеф-секуратор, изо всех сил превозмогая желание упасть на колени (хорошо еще, стол мешал). - Но ведь не я же все эти тяжкие совершил! Что же на меня-то? Разве я виноват в твоей августовской ссоре с бандой Эферема? Ведь оттуда большинство тяжких пошло! Сам вспомни, война какая была! Не город был - Австерлиц!
- Аустерлиц, - машинально поправил его Папа Зануда.
- Неучей держим в секуратории, - пробурчал Живоглот про себя как бы. Географии даже не знают.
