Когда Эрик Толедано и Оливье Накаш писали сценарий фильма «Неприкасаемые» и решили расспросить обо всем Абделя, он ответил: «Поговорите с Поццо, я ему доверяю». Когда я сам писал новую версию «Второго дыхания», решив добавить к нему «Дьявола-хранителя», я просил Абделя напомнить мне подробности некоторых наших приключений, но он и тут отказался..
Абдель не говорит о себе. Он действует. В этом человеке невероятный заряд энергии, душевной щедрости и наглости. Десять лет мы провели с ним бок о бок. Он поддерживал меня, когда мне было особенно трудно.
Сначала он помогал ухаживать за моей женой Беатрис, когда она умирала. А после ее смерти Абдель вытащил меня из депрессии — и вернул мне вкус к жизни..
За эти десять лет мы выяснили, что у нас много общего: привычка не оглядываться на прошлое, не строить планов на будущее, а главное — стремление жить настоящим. Или выживать. Страдания, терзавшие меня, убивали любые воспоминания. Абдель не хотел вспоминать о своей юности, в которой, как я догадывался, было много всякого.
Мы оба ампутировали свою память..
За все это время я узнал о жизни Абделя очень мало — только то, что он сам рассказывал. Я всегда уважал его желание сохранить тайну. Очень быстро Абдель стал членом моей семьи, но я никогда не встречался с его родителями.
В 2003 году, после передачи «Частная жизнь, публичная жизнь», где мы с Абделем буквально взорвали аудиторию своим нонконформизмом, Мирей Дюма решила снять о нас документальный фильм — «На всю жизнь, до самой смерти»; для этого несколько недель за нами повсюду ходили два журналиста. Абдель ясно дал им понять, что нельзя расспрашивать близких о его прошлом.
Однако журналисты не выполнили эту просьбу, и Абдель пришел в ярость. Он не только отказался рассказывать о своей жизни, но и вообще запретил говорить о себе в этом кино..
Правда, в минувшем году все изменилось. Абдель с удивительной откровенностью ответил на вопросы Матье Вадепье, который снимал дополнительные материалы к DVD-изданию фильма Intouchables[1]. За те три дня, что мы провели у меня дома — в Эссуэйре, в Марокко, — я узнал об Абделе больше, чем за те пятнадцать лет, что мы дружим.
Наконец он смог рассказать о себе — о том, как он жил до, во время и после нашей встречи..
Какой большой путь он прошел — от гробового молчания о первых двадцати годах своей жизни до радости, с какой он теперь рассказывает о своих похождениях и делится разными мыслями. Абдель, ты никогда не перестанешь меня удивлять… Читать твою книгу — это было счастье. В каждом слове я узнавал твой юмор, готовность бросить вызов, жажду жизни, доброжелательность, а теперь еще и мудрость..
Итак, ты, как гласит название, утверждаешь, что я изменил твою жизнь… Ты знаешь, в одном я точно уверен — ты мою жизнь действительно изменил. И я снова и снова повторяю: Абдель поддерживал меня после смерти Беатрис, он вернул мне вкус к жизни, взявшись за дело с азартом, упорством и удивительной мудростью сердца..
…Однажды Абдель привез меня в Марокко. Тут он встретил свою будущую супругу Амаль, а я — Хадижу, которая стала моей женой. Теперь мы часто собираемся вместе — семьями, с детьми.
«Неприкасаемые» превратились в «Дядюшек».
Филипп Поццо ди Борго
Я был в отличной форме и бежал со всех ног. Погоня началась на улице Гранд-Трюандри[2]; такого названия даже мне не выдумать. Мы — я и два моих кореша — только что отжали у какого-то пацана плеер «Сони», самый обычный и довольно старый. Я собирался объяснить парню, что вообще-то он должен нам спасибо сказать: ведь папаша теперь подорвется и купит ему новый — звук круче, батарейка дольше, функций больше… Но не успел..
— У нас код двадцать два! — закричал один.
— Стоять! — подхватил второй.
И мы рванули.
Я мчался по улице Пьера Леско, ловко проскакивая между прохожими. Показывал высший класс — как Кэри Грант в фильме «К северу через северо-запад». Или как хорек в детской песенке. Правда, текст пришлось бы изменить: он тут-то пролез, а дальше, может, и застрянет[3]. Я было ушел направо, на улицу Берже, собираясь смешаться с толпой в «Ле-Аль»[4], — но обломался: слишком много народа скопилось на главной лестнице.
Так что я резко свернул налево, на улицу Бурдонне. Мостовая была мокрая и скользкая, и я не знал, у кого подошвы лучше — у меня или у полицейских. Слава богу, кроссовки меня не подвели. Я был типа Спиди Гонзалес[5] и мчался на полной скорости, а за мной гнались два злобных кота Сильвестра, чтобы вот-вот меня сцапать.
Надеялся, что мне повезет, — ведь мышонку всегда везло..
На набережной Межиссери я нагнал дружбана, который стартовал секундой раньше и бегал лучше, чем я. За ним я бежал по Новому мосту, и расстояние между нами уменьшалось. А крики полицейских стихали вдали; похоже, те выдохлись. Еще бы — ведь героями-то здесь были мы… И все же я как-то не решился тормознуть и посмотреть, так ли это..
Сам я несся так быстро, что уже почти не мог дышать. Ноги болели, и я не надеялся продержаться в том же темпе до станции «Данфер-Рошро». И тогда я перелез через парапет моста, который не дает прохожим свалиться в воду. Я знал, что по ту сторону окажусь на карнизе шириной в полметра — и этого было вполне достаточно: в ту пору я выглядел довольно стройным.