О существовании этой клиники я впервые услышал в больнице города Нюкёпинга, на Зеландии, где мой названый брат Симон оказался после первой попытки самоубийства.
У Симона была отдельная палата, и когда я открыл дверь, он сидел на кровати, в белой больничной футболке, голова его казалась непропорционально большой по сравнению с телом.
Как у двухлетнего ребёнка.
Его мать когда-то рассказывала мне, что роды у неё были тяжёлыми, как раз из-за размеров головы.
Теперь эта голова казалась ещё больше, чем прежде.
У Симона была жена, дети и половина жизни за спиной. Про него вполне можно было сказать, что он в прекрасной физической форме, он регулярно занимался в спортзале и бегал по утрам. Человек по натуре обаятельный и деятельный — так о нём многие говорили. Но в этой обстановке, в больничной палате, казалось, что и тренированное тело, и склад характера — всё это лишь скорлупа, призванная защитить того, кем он на самом деле был. А был он на самом деле маленьким мальчиком.
Мы разговаривали вполголоса. О том, что он помнит из случившегося за последние дни, а помнил он немного. Он выпил две бутылки крепкого спиртного, проглотил сотню таблеток парацетамола и сел за руль.
Симон говорил об этом с каким-то сдержанным, обескураживающим достоинством.
В эти минуты мы снова оказались так же близки, как в детстве.
И благодаря этому я начал кое-что понимать. Не то чтобы я мог облечь это понимание в какие-то слова, лишь позднее мне удалось всё сформулировать, но как-то физически я почувствовал, что поступок его имел смысл, что попытка самоубийства была попыткой ребёнка расколоть скорлупу, как-то пробиться к окружающему миру. И было очень важно, чтобы этот ребёнок не оказался вновь заперт в самом себе.
Если он снова окажется взаперти, будет следующая попытка. И она уже удастся.
*
Полчаса спустя вошла медсестра и сказала, что Симону пора отдохнуть.
Она проводила меня до конца коридора.
— Ему невероятно повезло, — сказала она.
В каком-то смысле было очень странно услышать такие слова. Она говорила о человеке, который только что пытался покончить с собой.
— Он выжил, несмотря на таблетки и алкоголь. И не погиб в аварии. Полицейские сказали, что, по свидетельству очевидцев, он съехал под откос, машина перевернулась и, пробив ограждение, вылетела в поле, откуда снова въехала на шоссе. Но он выжил. Остался жив, несмотря на парацетамол. У любого другого человека такая концентрация посторонних веществ в крови вызвала бы необратимое поражение печени, которое неизбежно приводит к летальному исходу. Но, похоже, его организм с этим справился. Пока ещё рано говорить, что всё уже позади. Но мы надеемся, он выкарабкается. То есть на самом деле он трижды избежал смерти. Ему невероятно повезло.
Мы росли вместе — в Кристиансхауне, в те годы, когда в этой части города жили в основном люди небогатые. Мне было пять лет, а ему четыре, когда мы впервые встретились на детской площадке позади церкви короля Кристиана. Мы с мамой нередко ходили туда по воскресеньям, там были песочницы, скамейки, дикий виноград, серые стены, залитые солнцем, и необыкновенная тишина.
Если какой-то человек становится значимым для тебя на всю жизнь, ты никогда не забудешь первую встречу с ним. Может быть, потому, что первый взгляд по-особому внимателен. Может быть, потому, что у нас нет никаких ожиданий, нет общего прошлого, мы встречаемся такими, какие мы есть, и между нами может произойти то, что трудно выразить в словах.
Я помню пушок на его щеках, румянец. Стриженные под машинку волосы. Взгляд, обращённый к нам с мамой, — настороженный и в то же время совершенно открытый.
Мы с ним затеяли какую-то игру, и, очевидно, через некоторое время мама поняла, что Симон с сестрой одни на площадке. Двое детей, четырёх и двух лет — без взрослых.
Потом мы отправились провожать их домой, и, хотя мама ничего и не говорила, я чувствовал, что она встревожена.
Они жили на улице Вильдерсгаде, в самой глубине двора. Когда их мать открыла дверь, я отметил, что моя мама несколько растерялась.
С того дня мы старались как можно больше бывать вместе. Он часто приходил к нам и обычно приводил с собой свою сестру, Марию.
Иногда им разрешали остаться у нас ночевать. Если мы просили маму об этом, она, как правило, ничего не имела против и отправлялась на Вильдерсгаде, чтобы договориться с их матерью — у неё не было телефона.
Она была матерью-одиночкой, работала уборщицей по ночам, большую часть дня спала, а соседи по очереди присматривали за детьми.
Случалось, что маме не хотелось её будить, и она просто оставляла ей записку.
Мы с Симоном спали в моей кровати, Мария спала на матрасе на полу. Симон всегда заботливо укладывал её спать, хотя сам был ненамного старше. Мама говорила нам «спокойной ночи», гасила свет и закрывала дверь, и тогда он садился рядом с сестрой на матрас. У неё была тряпичная кукла, с которой она никогда не расставалась, он разговаривал с куклой, поправлял Марии одеяло и всегда под конец говорил: «Если что, я тут, рядом».
