КАК ЯРТЫ-ГУЛОК НАШЁЛ И ОТЦА И МАТЬ
Было ли это или не было — ехал по раскалённым от солнца пескам старик. Он ехал на ишаке и вёл за собой на поводу верблюда. Старик до света работал на мельнице и очень устал. Верблюд нёс на себе тяжёлые мешки и тоже устал. Ишак же устал потому, что на нём сидел старик. А до аула было еще далеко.
От бархана к бархану, от одной песчаной горы до другой, целый день вела старика дорога. Даже птица не знает, где конец этой дороге. Ветер и тот не знает, где конец пустыне. А человек называет эту пустыню Кара-Кум, что по-туркменски значит «чёрные пески». Вот где ехал старик.
Он ехал и пел песню, длинную, как его жизнь, и печальную, как его мысли, потому что он был уже очень стар и борода его стала белой, как груда хлопка, но у него не было сына — помощника в старости. О чём старик думал, о том и пел:
Был бы у меня сынок,
Сынок хотя бы с ноготок, —
Лицом подобный цветущему маку,
Нравом подобный весёлому солнцу,
А трудолюбием подобный пчеле, —
Вот тогда был бы я счастлив…
Вдруг старик услыхал, что кто-то его зовёт:
— Эй, ата-джан, дорогой отец! Если у тебя нет сыночка, так возьми меня в сыновья.
Старик удивился. Он остановил ишака и стал смотреть себе под ноги, но увидал на дороге только сухие кусты верблюжьей колючки.
Но голос раздался снова:
— Если хочешь увидеть орла, не смотри на землю!
Тогда старик поднял глаза к небу, однако и там не нашёл ничего.
А голос сказал совсем громко:
— Эй, ата-джан, кто же ищет барса среди облаков?!
Старик взмолился:
— Перестань прятаться! Покажись сейчас же!
Ему очень хотелось поскорей увидеть своего долгожданного сыночка. И вдруг он его увидел: маленький мальчик выглянул из верблюжьего уха! Он весело посмотрел на старика и пропищал тоненьким голоском:
— Я здесь, здесь! Ты видишь меня? Будь так добр, помоги мне выбраться из этой тесной кибитки, а то я задохнусь.
Старик вынул мальчика из верблюжьего уха и посадил себе на ладонь, — вот какой он был маленький! Голова его спереди была гладко выбрита, как у всех туркменских мальчишек, а за ушами торчали две тугие чёрные косички.
— Как же тебя зовут? — ласково спросил старик мальчика.
— Зови меня как хочешь! — бойко ответил малыш и принялся заплетать свои косички. Он проделывал это так спокойно, будто сидел у себя дома на мягкой кошме-подстилке, а не на шершавой ладони.
Старик покачал головой:
— Какой же ты маленький! Клянусь, ты не больше половины верблюжьего уха!
Малыш глянул на старика и засмеялся:
— Вот так меня и зови! Это мне по душе!
И старик назвал мальчика Ярты-гулок, что и значит «половина уха».
— Всем ты хорош, Ярты-гулок, — вздохнул старик, — но будешь ли ты мне добрым помощником в старости? Ты слишком мал!
Сынок хитро подмигнул отцу и ответил:
— Ата-джан, алмаз тоже не велик, но за один алмаз отдают сотню больших верблюдов.
И прибавил:
— Но ты, отец, не отдавай меня и за тысячу верблюдов, потому что я принесу в твой дом счастье и удачу.
С этими словами Ярты-гулок вскочил на ноги и, как заправский погонщик, закричал на задремавшего ишака:
— Ио, ио, мой ишак! Вези нас скорее к дому, а то у моей матери плов пригорит!
Ишак встряхнул ушами, и все четверо двинулись в путь.
* * *
Пускай они едут, а ты слушай, что было со старухой.
Старуха сидела посреди двора на белой кошме-подстилке и ткала ковёр. Она завязывала маленькие шерстяные узелки и думала о своём горе. А когда у человека горе, он или плачет, или поёт. Вот старуха и пела:
Был бы у меня сынок,
Сынок хотя бы с ноготок,
Выткала бы я для него ковёр —
Алый, как лепестки гвоздики,
Золотистый, как солнце на закате,
Синий-синий, как ночное небо.
Когда старуха глянула за ворота, она увидала, что её старик несётся вскачь на своём ишаке прямо к дому, а старый верблюд приплясывая бежит за хозяином.
— Эй, мать! — закричал старик еще издалека. — Счастье приходит и к молодым и к старым. К нам пришло оно очень поздно, но тем лучше мы его оценим. Я привёз тебе сына!
Старуха даже рассердилась:
— Зачем ты смеёшься над нашим горем?
— А почему бы судьбе не порадовать нас и не подарить нам маленького сыночка? — ответил старик и указал на мальчика.
Ярты сидел между ушей верблюда и важно поглядывал на родителей.
Старуха глянула на мальчишку и всплеснула руками:
— Ой, сыночек, какой ты красивый, какой румяный!
Она взяла мальчика в свои тёплые руки и не могла на него наглядеться. Она шептала ему ласковые слова, называла его то румяным яблочком, то своим верблюжоночком. А потом спросила:
— Почему только ты такой маленький?
Ярты отозвался:
— Не горюй, апа-джан: маленькому сыночку пойдёт на халат меньше шёлка!
И мать унесла сына в кибитку.
Это было днём, а потом пришёл вечер.
* * *
Старуха обошла всех своих соседок и позвала их на «уме» — помощь по хозяйству. Она ничего не пожалела для гостей: наварила плову большой кунган, напекла сдобных лепёшек и поставила на стол деревянное блюдо, полное кишмиша и ломтиков сладкой дыни.
Целый вечер пели соседки, до поздней ночи звенела дутара.
И под звуки песен сшили женщины для Ярты-гулока три халата — из маленького платочка, тюбетейку из коробочки хлопка, а туфли-ичиги стачали из нежной кожи цыплёнка.