Как Исаак Ньютон разбил подзорную трубу Петра Первого
Не люблю ходить по музеям с экскурсоводами. Конечно, они все тебе объяснят, разжуют, но полочкам разложат — в общем, просветят. Но говорят они так много и так быстро тянут к другим экспонатам, что в голове очень скоро винегрет образуется. Выходишь потом из музея и ни черта не соображаете: когда Наполеон разбил Бонапарта? Почему вымерли кентавры? За что Иван Грозный убил красавицу Клеопатру?
То ли дело одному. Подойдешь к какой-нибудь старинной аркебузе, постоишь не торопясь, подумаешь: сколько же спичечных головок нужно в нее засадить, чтобы пальнуть?
И в этот раз, хотя Зинаида строго-настрого предупредила никому от класса не отставать, я незаметно оторвался и прямиком к стенду с мечами и саблями. Особенно меня заинтересовал двуручный японский меч самураев. Хотелось прикинуть, можно ли таким мечом харакири сделать. Но нет, для харакири меч явно не годился. Да и просто сражаться им было не очень-то удобно. Скорей всего меч предназначался исключительно для отрубания голов.
Я неторопливо побрел по залам, рассеянно поглядывая на старинные портреты в массивных золоченых рамах. Мысленно я пытался снять с них сверкающие вицмундиры, кирасы, фраки, кринолины и надеть простую современную одежду. Иногда это удавалось, и тогда передо мной возникали обыкновенные, очень симпатичные лица, какие можно встретить на улице, в метро или на стадионе. Вот если, например, эту светлейшую княгиню, у которой один веер из павлиньих перьев чего стоит (про платье ее немыслимое я уж молчу), обрядить в мамин серый халатик, в тот, что она по воскресеньям надевает, когда квартиру пылесосит, то светлейшая станет похожей на Петькину старшую сестру.
Меня это открытие здорово удивило, и я принялся разглядывать портреты внимательно.
Вот ведь оказывается, в чем дело! Главное, забыть про их старинные одежды, про их парики, веера, лорнеты. И тогда неожиданно перед тобой возникают совсем близкие люди, такие же, которые окружают тебя в нашей сегодняшней жизни. Портреты вдруг и сразу стали живыми!
Не успел я об этом хорошенько подумать, как такое увидел, от чего рот у меня сам собой раскрылся, а внутри пустота образовалась. Передо мной на стене висела Оля Найденова! Сходство было таким удивительным, что мне даже захотелось ущипнуть себя за ухо. Причем никакие старинные одежды здесь не мешали, потому что на портрете была изображена только голова в небрежно накинутом полосатом платке. Лицо девочки было чуть повернуто, пухлые губы приоткрыты, а совершенно живые карие глаза смотрели с доброй насмешкой.
«А. Г. Венецианов, — прочитал я. — Девушка в платке».
— Скажите, пожалуйста, — обратился я к старушке, дежурившей по залу, — а как эту девушку зовут? Тут ни имени, ни фамилии. И числа нет.
— Алексей Гаврилович Венецианов, — охотно отозвалась старушка, — написал целую серию портретов крестьян и крестьянских детей. Но имен он нам не оставил. Почему? Да потому, что главное в этих работах не имя, а образ простого человека, его характер, движение души. Что же касается даты, то работу можно отнести к первой четверти девятнадцатого века. В этот период художником был выполнен весь крестьянский цикл.
«Да, сразу видно, наслушалась старушка экскурсоводов за свою жизнь. Уже нормально и говорить не может», — подумал я и сказал:
— Интересно это у вас получается: у графини, урожденной княгини, и имя есть, и фамилия. И даже светлейший муж обозначен. А крестьянам, значит, не надо.
— Почему это у нас? — обиделась старушка. — Так в прошлом веке было заведено. Причем портреты знатных людей обычно на заказ выполнялись. Вы на это, юноша, не обращайте внимания. Старайтесь наслаждаться колоритом, совершенством форм, психологической достоверностью. Вот обратите внимание…
— Спасибо, спасибо, — сказал я, испугавшись. — Я все понял.
Последний раз взглянув на «Девушку в платке», я побежал искать своих.
Нашел я их быстро, незаметно примазался к толпе, так что никто и не заметил моего отсутствия. Экскурсоводша что-то говорила механическим голосом про совершенство форм, а я, отдышавшись, дернул Петьку за рукав и зашипел ему в ухо:
— Сейчас я такое видел — обалдеешь! Там, через три зала, Найденова висит!
Петька покрутил указательным пальцем у виска:
— Ты чего, совсем рехнулся?! Вон она рядом с Уклейкиной стоит.
— Ну ты и дуб же! — обозлился я Петькиной непонятливости. — Не сама же она там висит. Портрет ее.
Теперь Петька постучал костяшками пальцев по темечку.
— Все-таки ты псих. Кто же это будет Найденову в музее вешать?
— Да пойми ты: там портрет одной старинной девушки висит. В платке. Так вот, она на Найденову похожа — жуткое дело! Прямо копия.
— С тех пор, как ты в Найденову влюбился, она тебе везде мерекаться будет, — нагло заявил Петька.
— Да при чем тут влюбился, — сказал я, чувствуя, что краснею. — Сам-то ты на Шарабаеву глаза пялишь — смотреть тошно.
— Это я на Шарабаеву!.. — возмутился Петька. — Ну ты воще… Да я…
— Эй, потише вы, — прошептал всегда дисциплинированный Коля Пактусов. — Мешаете.
— А ты-то чего суешься. Тоже мне, ценитель нашелся, принц Бульонский, — сказал я и толкнул Пактусова в плечо.
