Сильно натянув поводья, всадник остановил коня почти возле самого обрыва.
С высокой кромки берега перед ним открывался узкий, точно палец, небольшой залив и в конце его пристань, возле которой стояло несколько кораблей. Два из них выделялись более высокими бортами, нарядной белизной новеньких весел, не снятых на время стоянки, а поднятых стоймя, да еще тем, что паруса с их мачт тоже не убрали, а лишь свернули и подвязали к реям. Корабли были готовы вновь выйти в море.
Всадник смотрел на них, хмурясь и нервно перебирая свободной рукой темную гриву коня. Его лицо, безбородое, еще не знавшее бритвы, выражало одновременно злость и сомнение.
Царю Эпира Неоптолему этой весной исполнилось семнадцать лет. Он давно уже вырос и был сложен, как взрослый мужчина, а громадный рост (все, кто помнил Ахилла, считали, что сын вот-вот его догонит), ширина плеч и груди, мощь литых мускулов, — все это делало его внешне еще взрослее, и он, ставший царем без малого в тринадцать лет, давно уже не казался мальчиком. Но лицо его выдавало — тонкое, беспокойное, почти нежное, оно было еще совсем юным. Покрывавший его золотистый загар лишь еще больше подчеркивал свежесть и упругость кожи, мягкие линии щек, полудетскую пухлость губ. Только глаза были уже совсем взрослыми: карие, глубокие, укрытые тенью густых, как у Ахилла, ресниц, они прятали какую-то боль, постоянную и сильную.
Еще некоторое время Неоптолем смотрел на три чужих корабля в своей гавани. Он знал, кто приплыл на них, только что он виделся с этими гостями и ждал их к вечеру в своем дворце.
Юноша развернул коня. Он поскакал сперва вдоль берега, затем свернул и выехал на дорогу, проложенную между пологим скатом холма, засаженного виноградом, и долиной, с растущей на ней масличной рощей. За рощей начинались сады и светлели хижины селян. Затем дорога пошла вверх, взбираясь на склон другого холма. Там, карабкаясь по уступам, лепились домишки рыбаков и торговцев, жителей нижнего города, а на вершине темнела невысокая городская стена, которую сейчас по приказу царя надстраивали и укрепляли.
Проехав ворота и ответив взмахом руки на приветственные крики стражи, базилевс миновал неширокую улицу, вытянувшуюся меж одноэтажных домиков, и оказался перед своим дворцом. Построенный более двухсот лет назад, он сильно отличался от дворцов микенских, спартанских и афинских царей, не походил он и на скромный дом Пелея, фтийского царя, в котором Неоптолем жил до тринадцати лет, до того, как его увезли к берегам Трои. Дворец царя Эпира был двухэтажный, достаточно простой по расположению коридоров и комнат, у него не было крыльев и пристроек — он был просто прямоугольным. Зато в центре высилась квадратная башня, поднимавшаяся над землею на восемьдесят локтей, построенная, как говорили, еще до самого дворца и служившая для обзора окрестностей. В ней можно было, в случае надобности, и выдержать долгую осаду, она была прочна и неприступна снаружи, а проложенные в стенах лестницы вели в глубокие подвалы, где в прежние времена хранились запасы воды и пищи, там, как говорили Неоптолему здешние старики, имелись и тайные подземные ходы, но теперь они, верно, уже обвалились и никуда не вели…
Юноша бросил поводья подскочившему рабу и взбежал по широкой лестнице на большую террасу. Там, среди проросших между плитами известняка кустов жасмина, другой раб, плотный мужчина лет сорока, играл в догонялки с мальчиком. Мальчик, красивый семилетний крепыш, рослый и крупный для своих лет, был абрикосово-смуглым, черноволосым и кудрявым. Он был одет в короткую белую тунику с золотистым орнаментом по подолу и в простые кожаные сандалии, густую массу волос подхватывал ремешок. Мальчик, весело визжа, носился по террасе, ловко увертываясь от догонявшего его слуги, вдруг останавливался; подпуская того почти вплотную, и вновь срывался с места, забавляясь досадой своего преследователя и его громким пыхтением.
Увидав поднявшегося на террасу царя, оба остановились. Раб согнулся в низком поклоне, а что до мальчика, то он просто замер на том месте, где встал, напряженно и настороженно глядя на Неоптолема.
— Здравствуй, Астианакс, — сказал юный базилевс, подходя к ребенку.
— Здравствуй, царь, — ответил мальчик.
— Мама во дворце? — спросил Неоптолем.
Губы ребенка чуть дрогнули, в темных глазах вспыхнул и погас огонь.
— Ее нет. Они с Эфрой пошли на озеро — купаться.
— Одни пошли? — Неоптолем нахмурился. — Я же запретил. Это небезопасно.
— Они пошли не одни, — голос Астианакса звучал спокойно, почти лениво. — С ними Тарк.
— Это уже лучше. А Феникса ты не видел?
— Нет.
— Он во дворце, мой господин, — проговорил раб, подходя ближе и снова кланяясь. — И он искал тебя.
— Ступай, Гилл, и скажи ему, что я скоро буду.
— Ты пойдешь туда, где мама купается? — проговорил, чуть возвысив голос, Астианакс. — Она не любит этого.
Последние слова прозвучали почти надменно, и Неоптолем вспыхнул. Краска выступила на его лице, глаза яростно блеснули. Но он сделал над собою усилие и сдержался.
— Что поделаешь… Я тоже не люблю, когда она уходит, не спросив у меня разрешения!