Большие часы в гостиной мягко пробили двенадцать. Учитель французского ушел, и до обеда больше не будет никаких занятий: учитель музыки придет только в пять. Но к его уроку нужно еще поупражняться в гаммах. С пунцовых роз в китайской фарфоровой вазе на рояль упало несколько лепестков. В доме так тихо, что кажется, будто аккорды ужасно гремят. «Мягче, не бейте по клавишам, ласкайте их», — всегда напоминает ей учитель музыки и при этом многозначительно смотрит на нее. При слове «ласкайте» она становится пунцовой, как роза. У учителя музыки глаза цвета темного изумруда и длинные, подрагивающие пальцы, которыми он любит как бы невзначай коснуться ее плеча.
После получаса упражнений она попросила горничную подать ей чаю и села на балконе, который выходит на Большой канал. Родители не понимают, чем так завораживает ее обычная вода, на которую она готова смотреть часами. Еще она любит гулять в большом парке, в котором пахнет вишнями и жасмином и о котором она в детстве написала стихотворение: «Я стояла у порога моего земного рая».
Черная лакированная гондола проскользила в тумане, как большая птица. Гондольеры никогда не забывают снять соломенную шляпу с белой лентой на тулье, проплывая мимо балкона, где сидит с книгой юная синьорина. А юная синьорина знает в лицо всех гондольеров Венеции, знает наизусть их песни.
У дома напротив вода подступает к самым ступеням и подтачивает сваи, на которых вдоль Большого канала стоят величественные дворцы, где жили Байрон[1] и Жорж Занд[2] и где умер Вагнер[3]. Потемневшие и запущенные, они похожи на театральные декорации к старому спектаклю. Спектакль уже кончился, и только по ночам то в одном, то в другом окне еще мелькает огонек. Наверно, бродят привидения.
В одном из этих дворцов 8 апреля 1880 года в старинной и богатой еврейской семье Эммы Леви и Амедео Грассини родился четвертый ребенок — девочка, которую назвали Маргарита.
Славные вехи Венецианской республики Маргарита изучала прямо на улицах родного города во время прогулок с учителем истории. Они ходили в церкви и музеи, внимательно рассматривали шедевры эпохи Возрождения, были в старинной тюрьме у моста Вздохов, из которой бежал Казанова[4], любовались каменными кружевами собора Св. Марка. На площади перед собором Маргарита кормила голубей, пока не раздавался полуденный выстрел из пушки, от которого голуби взмывали в небо, разрывая воздух хлопаньем крыльев.
По обе стороны канала весь город изрезан мириадами узеньких улочек, переулков, переходов. Бесконечное кружение по этому лабиринту напоминает детскую игру, в которой убегающие расставляют знаки, а преследователи должны по ним найти беглецов. Но учителю истории знаки не нужны: он знает Венецию как свои пять пальцев и может ходить по ней с закрытыми глазами.
Однажды они с Маргаритой пришли к подворотне, где еще висели на петлях древние ворота. Войдя во двор, Маргарита увидела небольшую площадь, выложенную брусчаткой. Вокруг стоят, прилепившись друг к другу, дома-уродцы. В центре площади — колодец. Стены домов ободраны, кирпич крошится, культями торчат остатки деревянных креплений. Пустые глазницы окон. Полустертая надпись на стене: «Джетто нуово».
— Что это? — спросила Маргарита. — Где мы?
— Это старинное еврейское гетто, синьорина, — объяснил учитель. — В 1516 году на этом месте было самое первое в Европе гетто — так исказили слово «джетто», что значит «литейная». Всех евреев, живших рядом с Венецией на острове, переселили в этот маленький квартал, издали закон о том, что он должен быть обнесен стеной с воротами и соединен с городом только подъемным мостом. Половина этого квартала должна была оставаться незастроенной. Поэтому к домам приходилось постоянно добавлять все новые и новые этажи, чтобы разместить обитателей гетто. В набитых до отказа домах евреи жили под постоянной угрозой обвала. Случались и пожары. Один из них чуть не уничтожил все гетто. Евреи были обязаны носить желтые шляпы, а позднее — черные береты.
— Зачем? — удивилась Маргарита.
— Чтобы их каждый мог узнать.
— А они что, были больные?
— Нет, они были здоровые, но…
— Но что?
— Но в средние века бытовали всякие предрассудки, синьорина…
— Я — тоже еврейка.
— Господь с вами, синьорина, — покосился на нее учитель, — вы — итальянка. Пожалуй, нам пора домой.
— Нет, я хочу еще послушать про евреев.
— Ну что ж, послушайте. Среди первых обитателей гетто были менялы и ростовщики; которых обессмертил Шекспир в образе купца по имени Шейлок[5].
— А Шекспир был в Венеции?
— Нет. Кроме нашего знаменитого моста Риальто, о Венеции у Шекспира ничего нет. Хотя есть у него еще такая реплика: «Грациано говорит бесконечно много пустяков, больше, чем кто-либо в Венеции…» Ну, тут Шекспир ошибся: в Венеции больше всех говорит пустяки ваш повар Джакомо.
Звонкий смех Маргариты гулким эхом ударился о стены домов бывшего еврейского гетто.
* * *
Дед Маргариты, Марко Грассини, окончил юридический факультет Падуанского университета и внес немалую лепту в борьбу за объединение Италии и возрождение ее национального духа, за что король Витторио Эммануэль пожаловал ему рыцарское звание. Овдовев, Марко Грассини женился на нееврейке, и сам кардинал Венеции обвенчал их в католической церкви, что не помешало деду вырастить евреями всех своих детей. Позднее Маргарита назовет его «умеренно религиозным евреем».