Глава I. С последнего взгляда
Я носил в себе эту книгу несколько месяцев: ее идея появилась в то время, когда я вдруг возвратился к научному творчеству, и ей пришлось ждать, пока я поставлю последнюю точку в последней из намеченных мной научных статей. Но когда я поставил эту точку в своей рукописи, мне захотелось посмотреть несколько давних работ по этой своей тематике, поскольку, зная по собственному опыту справедливость затасканной поговорки, что все новое — хорошо забытое старое, я испугался, что всё, что на сей раз я хочу поведать «научной общественности», уже было кем-нибудь сказано ранее.
Среди ученых книг, просмотром которых я хотел завершить свои труды, была монография Николая Ивановича Безухова «Теория упругости и пластичности». Имя Н.И. Безухова сейчас не найти в энциклопедических справочниках, да и в нынешних «ученых кругах» мало кто его вспоминает, но в годы моего ученичества — более полувека назад — это был весьма известный и уважаемый профессор, плодотворно работавший в области прикладной механики.
Листая его книгу, я, хвала Всевышнему, не нашел ничего порочащего новизну моих взглядов на некоторые сущности, но обратил внимание на то, что имя великого ученого — отца инженерной школы Соединенных Штатов Америки — Степана Прокофьевича Тимошенко, впервые в мире сформировавшего теорию упругости как самостоятельную дисциплину в пограничной области классической физики и технической механики, в книге Н.И. Безухова упоминается лишь один раз, и то вскользь и мелким шрифтом (хотя С.П. Тимошенко был некогда избран иностранным членом-корреспондентом Академии наук СССР), а имя товарища Сталина в этом сугубо специальном научном сочинении встречается трижды и, конечно, «во весь рост» и рядом с цитатами из бессмертных произведений вождя народов и большого ученого — «Марксизм и вопросы языкознания» и «О диалектическом и историческом материализме».
Мне, естественно, захотелось узнать, когда же была опубликована книга Н.И. Безухова, и в положенном месте я обнаружил интересовавшую меня дату: «подписано к печати 28.II.1953 г.», дату, вызвавшую во мне волну воспоминаний.
Конец февраля 1953 года многочисленными исследователями жизни и творчества вождя народов был, можно сказать, разобран по минутам, и теперь всем известно, что в пятницу, 27 февраля, он побывал на «Лебедином озере» (во второй половине XX века этот вполне безобидный балет Чайковского стал почему-то в России предвестником судьбоносных событий в истории этой страны), а в субботу вечером, когда опус Безухова уже был подписан в печать (суббота в рабоче-крестьянском государстве в те времена завершала 48-часовую трудовую неделю), вождь прибыл в Кремль посмотреть какую-то киношку. Затем были ночной банкет на кунцевской даче и хмурое утро 1-го марта (тоже тяжелая дата для российского самодержавия), означавшее начало конца. Таким образом, можно точно утверждать, что теорией упругости и пластичности вождь в эти дни не занимался.
Меня же обнаруженная мною дата на книге Н.И. Безухова вернула в далекое прошлое.
Для суфия, каковым я являюсь, преодоление пространства и времени — дело обычное, хотя и не такое легкое, как для «покорявшего пространство и время» молодого советского «хозяина Земли». (Здесь вспоминается известная бравурная советская песенка.) Тем не менее, я, не перенапрягая свою память, относительно легко «соскользнул» по шкале времен в далекие тридцатые годы минувшего века и начал оттуда свое восхождение к сегодняшним дням.
Даль моего относительно свободного романа с этой жизнью начиналась в двухэтажном доме на шесть коммунальных квартир с «удобствами во дворе» и водопроводом в виде разборной колонки на далеком углу немощеной улицы на окраине большого индустриального города. Мое довоенное детство проходило в саду при этом доме. Там росли вишни, сливы, груши, яблони, некогда заботливо высаженные неизвестным мне бывшим хозяином этого дома, исчезнувшим в вихрях революций лет за десять до моего появления на свет. В нашем квартале было лишь два двухэтажных дома, а остальное жилье состояло из одноэтажных домиков окнами на улицу, каждый из которых имел свой двор и сад, огражденный высоким забором и охраняемый «злой собакой», чей портрет красовался на входной калитке рядом со звонком или каким-нибудь другим сигнальным приспособлением. Одноэтажные дома и всё то, что в них происходило, были закрыты для постороннего взгляда и становились более доступными лишь в дни свадеб и похорон. Остальные даты здесь игнорировались, и лишь в дни государственных праздников их хозяева молча втыкали красные флаги в положенные места, и улица несколько прихорашивалась.
