Меня зовут Питер Скуро. Я принадлежу к тому типу людей, которые шествуют по жизни с вопросом: «И это все?»
— Ты не знаешь, как ответить на вопросы, терзающие человечество со времен Адама? А я знаю. Достаточно представить себе, что Бог — фигляр. Самый Главный Ковёрный. И тогда все становится на свои места. Тогда все понятно! Страдания, которых мы не заслуживаем! Боль! Землетрясение, унесшее тысячи жизней? Всего лишь цирковая пощечина. Где-нибудь в Боливии рухнул мост и тридцать невинных утонули в бурлящем потоке? Просто кунштюк! Понимаешь? Или вот еще: младенец рождается с раком крови… Что это? Да трюк под занавес. Божественный Клоун, вот кто Он такой. И когда окончательно свыкнешься с этой мыслью, тогда все, что остается — спокойненько сидеть на своем месте и аплодировать.
Сол Хоффхаймер ухмыльнулся:
— Знаешь, Питер, если б ты хоть раз своими ушами послушал, что мелешь, ты помер бы от удивления. Но ты и сам не веришь в то, что болтаешь, а это означает, что ты возмущен, ты негодуешь. Большая разница. Ты даже не циник — ты просто болтун.
— Ты, как всегда, прав, — согласился я. — Все стараюсь быть твердым как сталь, а внутри — вата.
Западная Сорок пятая улица. Захламленная контора моего театрального агента Сола Хоффхаймера, немолодого уже человека с крупным, тяжелым лицом. Обычный треп. Снаружи бушует метель, а здесь клокочет и кашляет радиатор и воняет пылью и сигарными окурками.
— Короче, как я понимаю, прослушивание прошло не очень-то успешно…
— Прослушивание? Какое прослушивание! На меня только глянули и тут же послали: им, видите ли, нужен герой помоложе.
Мой агент смотрит на жизнь философски:
— Что ж, случается. У режиссера уже сложились определенные представления и…
Я уцепился за последнее слово.
— Да я уже двенадцать лет пытаюсь подстраиваться под чьи-то «представления» — чьи угодно! Я работал как черт. Куда только не совался, стучался во все двери! Хватался за все, что придется! И что имею на сегодня? Несколько упоминаний в дерьмовых театральных колонках да восемь тысяч долларов, заработанных актерским трудом за все двенадцать лет? Вот сколько стоит моя карьера!
— Слишком много желающих, — пожал плечами Сол, — слишком мало рабочих мест.
— Только мне об этом не говори! И знаешь, что самое ужасное? Каждый год в город приезжают сотни молодых парней, сегодня на этом прослушивании были мальчишки, которым я в отцы гожусь! И все красивые, энергичные, заносчивые! В январе мне будет тридцать шесть — и что тогда? Пробоваться на роли английских дворецких с бакенбардами? «Да, милорд, нет, милорд…» Я уже дошел до ручки…
— Слушай, да чем я-то от тебя отличаюсь? Только подумать! Мне сорок восемь, я в бизнесе почти четверть века. Когда начинал, мечтал о миллионном размахе. Ну, знаешь, звоню эдак в Голливуд: «Эй, детка, у меня для тебя есть шикарнейшее предложение!» Роскошные старлетки. Ужины с шампанским. Вот, думал я, как будет… И что я со всего этого имею, а, Питер? Я никого на Западном побережье даже и не знаю, а вместо старлеток мне попадаются только шлюшки.
— Мы с тобой классическая парочка неудачников! — ухмыльнулся я.
— Нет, — серьезно возразил мой агент. — Все еще верю, что когда-нибудь в эту дверь войдет новый Кларк Гейбл[1] или новая Мэрилин Монро.
— Или владелец дома с очередным напоминанием, что ты задолжал за аренду.
— И такое возможно…
Хоффхаймер содрал целлофановую обертку с дешевой сигары, прикурил от облезлой зажигалки «Зиппо» и пустил в потолок облако сизого дыма. Затем водрузил ноги на стол и устремил взор в бушевавшую за окном метель.
За эти годы Сол Хоффхаймер не очень-то изменился, но если раньше его голова казалась немного крупноватой, а черты лица слишком резкими, то теперь в физиономии его появилась какая-то значительность, некая тяжеловесная элегантность.
«Он похож на римского императора, — сказала как-то Дженни Толливер. — Представь его в тоге, и сам поймешь».
— Так ты действительно считаешь себя неудачником, а, Питер? — вдруг спросил он.
— Вроде того. Я очутился в полном дерьме. Ну что я еще могу делать? Торговать трусами в мужском бутике или демонстрировать картофелечистки ошалевшим домохозяйкам? Я — профессиональный актер, больше ничего не умею, не могу жить вне театра, а театру не нужен!
— Если ты сдашься, будешь жалеть до конца дней своих.
— Ну ничего, переживу, когда хочется жрать, не до сожалений.
Мой агент спустил ноги со стола и наклонился вперед.
— Могу ссудить тебе десятку.
Я поднялся и сгреб шляпу, пальто, шарф, перчатки.
— Спасибо, Сол, но только я и так тебе уже черт знает сколько должен! — Я двинулся к двери, потом повернулся. — Кстати, если не увидимся раньше, то счастливого Рождества.
— А, да-да… И тебе счастливого Рождества!
Я уже взялся за дверную ручку, потом повернулся снова.
— Знаешь, возьму я таки твою десятку.
И выдавил из себя улыбочку.
