Точка возврата

Валерки, как назло, не было дома. Вот всегда так! Когда он нужен, его нет. Работа, больные на первом месте. А я?! Будто дома сидеть — значит отдыхать. Хозяйство, ребенок двухмесячный — это пустяки. Мол, все женщины справляются. Про всех не знаю, не скажу. А лично мне это верчение невыносимо, от него любые крылья отвалятся, даже пчелиные. Мне уже страшно становится, что останусь пленницей своего мини-улья. Заблужусь в трех буквах «к» (киндер, кирхе, кюхе). И потом: как же моя работа? Не осталось ни времени, ни сил, ни желания. За три длиннющих месяца ни одного даже самого жалкого наброска. Способности иссякли или их не было вовсе? Баловство одно?

Эти мысли донимали Ладу почти непрерывно. Своей назойливостью и очевидностью…

А тут муж еще «подарочек» преподнес! Дедушка из Казахстана приезжает. И, разумеется, к ним как к ближайшим родственникам. Сын его, Валеркин отец, год назад умер, остались только они. И что ему вдруг приспичило? Позвонил с вокзала: «Встречайте, хочу на внука и правнука перед смертью взглянуть!» Хорошо сказано — «взглянуть», будто фотку из альбома вынуть. Интересно, что он собой представляет?

Лада с остервенением терла пол шваброй. И кто только придумал, что надо убирать каждый день! Звонок в дверь. Кинулась открывать. Поскользнулась на мокром полу, зацепила ногой ведро, в тапку брызнула грязная вода.

Ну вот, дождалась! Лада щелкнула замком, не потрудившись натянуть улыбку. Вошел сухой, жесткий, рослый старик. Рассохшаяся деревянная скульптура из парка — леший. Лицо морщинистое, словно кора, белый пушок на голове, будто плесень. Ни старческой дряблости, ни обвислости. Глазки маленькие, живые, светятся, как у хищника. Возраст? От шестидесяти до упора. Первым делом наследил на паркете (и это летом, в сухую погоду, будто нарочно грязь искал!), молча плюхнулся на пуфик, прислонил потную голову к стене, чтобы отдышаться. Видно, еле ходит. На полу пыльная спортивная сумка с надписью «Олимпиада-80». Надо же, сохранилась… Лады тогда еще на свете не было! Прихожая почему-то стала тесной и душной, веселые золотые звездочки на обоях поблекли, будто застеснялись своего праздничного новогоднего вида. Запах чужой, резкий заставил внутренне сжаться. Дед зашевелился, заскрипел, закашлял.

— Здравствуйте, Петр Константинович, очень рада вас видеть! — выдавила из себя заготовленную фразу и почувствовала, что убедительно врать не получается. Хоть тресни.

— Ты, значит, Лада, Ладушка! Умница, красавица, художница, — промелькнула усмешка, кривая, как зарубка на коре. — Маленькая, рыженькая, веснушчатая… Когда говорят «красавица», я крупную, фигуристую женщину представляю, а не такую «кнопку».

Лада просто ошалела от этой наглости:

— Ну, знаете ли! Он ухмыльнулся:

— Не сердись на старика! Мне восемьдесят два стукнуло. Сейчас не скажу, потом не успею.

Лада за спиной стиснула кулачки.

— Вот тапочки! Проходите, посмотрите, как мы живем, — сказала как можно суше.

Он громко зашаркал по паркету, облапал обои грязными руками, оскорбительно равнодушно пробежал взглядом кругом.

— Трехкомнатная квартира в Москве, да еще окна выходят в парк — и так хорошо, остальное мелочи.

Заглянул в гостиную, между прочим, оформленную под грот (ветки, цветы, картины), усмехнулся:

— Подожди, через годик сынишка подрастет, доберется до этих палок. Лада поняла, что очередь дошла до ее работы «Закат над лесом».

— Что за мазня! Лужа кетчупа в салате из огурцов! Ах, это твоя, что ли? Прости, склероз, все забываю, что внук с художницей связался. А кроме меня, кто тебе еще правду скажет!

— Ну, знаете ли! — повторила Лада, как попугай, и злясь уже на себя.

На нее накатывало бешенство, а он хранил спокойствие, словно буддийский монах, глазки — маленькие стеклянные шарики — отливали холодом. В родном доме вдруг стало страшно. Наглый захватчик! Ну, Валерка, ну, подложил свинью! С таким чудовищем жить в одной квартире, может быть, целый месяц! Отчаянно захотелось, чтобы дед уехал, исчез, провалился сквозь землю прямо сейчас.

Старик оттеснил Ладу. Прошел на кухню и кинул грязную сумку на стол.

— Вот ванная, помойте руки! Он презрительно стиснул рот.

— Я рук не мою, от мыла кожа сохнет. Потом привычки нет. В моем доме уже лет сто, как нет воды.

— Ка к та к? Посмотрел, будто на дуру.

— Я же в Зверостане живу, забыла? Или Валерка не говорил? Ах, внучок, внучок, не встретил деда!

Про Казахстан Ладе, конечно, рассказывали, но она не особо слушала эти байки. Подумаешь, окраина, скучная, серая, далекая. Люди везде одинаковые. Тогда она еще верила, что цивилизация вездесуща, а прогресс всесилен, как божество. Хотя уже был случай убедиться в обратном, но то ведь пустяк, шутка природы. Где-то месяц назад взяла домработницу — таджичку, ясное дело, чтобы сэкономить. Такую не забудешь: одета пестро и как попало, растерянна, покорна до раболепия. Черты лица правильные, черные волосы вьются змеями — восточная красавица из сказок «Тысячи и одной ночи». Тупость, медлительность и неуклюжесть в каждом взгляде и движении. Это уже не Шахерезада, а дикарь Пятница. Два дня Лада прилежно объясняла очевидные вещи, чувствуя, что сама бы сделала гораздо быстрее и лучше. На третий решила, что красотка уже опытная, поставила в микроволновку пирог, велела следить за ним и убрать, когда запищит, а сама отправилась с малышом в поликлинику. Запах гари почувствовала еще в машине. Из открытых настежь окон валил дым. Первая мысль о пожаре. Какое счастье, что ребенок здесь! Сунула малыша мужу, кинулась к подъезду, взлетела на этаж, толкнула дверь — та подозрительно приоткрыта, едкий дым щиплет глаза, ничего не видно, под ногами скользит что-то твердое, оказывается, стеклянная миска с обугленными останками пирога. Лада глянула на прожженный паркет и задохнулась от смеха, кашля и крика. Домработница что-то лепетала, хлопая длинными черными ресницами. До Лады с трудом дошло: горящий предмет испокон веков выносят на порог хижины. Это — импринт, все остальное неважно. Стой дикаркой она рассталась сразу же, но вот опять гость из прошлого, этого так просто не выгонишь.