Лоренц Бёлер вот уже час разрывался меж чувством долга и жаждой наживы.
Хотя, в общем, это было слишком громко: должен он никому и ничего не был, а называть звучным словом «нажива» вероятный доход было даже смешно. Однако проблема имелась, и решать ее следовало. В первом случае — итогом будут чистая совесть и осознание исполненной миссии, пусть и взятой на себя добровольно (или, что точнее, самовольно), но скорее всего — ни гроша в ответ. Во втором — наверняка несколько монет в награду, но упущенная возможность совершить то, ради чего он и топчет эту землю столько времени и почему наступивший 1415 год встретил не как все добрые люди, у домашнего очага, а в пути, едва не замерзнув насмерть.
Лоренц вздохнул, опустив взгляд на стол перед собою. Последних денег как раз и хватило на миску невнятного кашеобразного варева и кружку бурды, которую полагалось называть пивом. В общем, на этом и запасе сухарей в сумке можно было протянуть еще сутки, а там, может, и подвернется что-то… На посетителя, уже полчаса занимающего стол с пустой посудой, хозяин начинал коситься уже откровенно враждебно, и вскоре Лоренца наверняка попросту выставят отсюда, а значит — решать надо быстро.
Он исподволь оглядел залу, оценивая присутствующих. Двое за столом у двери — крепкие, загорелые мужики средних лет — точно крестьяне. Едят спокойно, обстоятельно, после трапезы явно не намерены задерживаться, встанут и уйдут. Одинокий молодой путник за столом слева — похоже, наемник, причем удачливый: экипировка небедная, снеди на столе было, судя по оставшимся тарелкам, в достатке. Хотя, возможно, парню просто повезло хорошо пристроиться на постоянное место, и здесь он проездом по делам своего нанимателя. У стены напротив — поджарый, как охотничий пес, немолодой горожанин, судя по добротной одежде и оружию — похоже, из ратманов; тоже в одиночестве и тоже, кажется, не намерен засиживаться. Справа — тоже городские, семейство с двумя детьми-подростками…
Н-да. Здесь вряд ли стоит ожидать особенно теплого отклика…
«Non necesse habent sani medicum, sed qui male habent, non enim veni vocare iustos, sed peccatores[2]»…
Лоренц повторил это трижды, не столько убеждая самого себя, сколько настраиваясь на нужный лад, и, поднявшись, подошел к владельцу трактира. Вопреки ожиданиям, в ответ на его просьбу хозяин не стал хмуриться и ворчать, а лишь пожал плечами, отмахнувшись и пробормотав что-то в духе «да ради Бога». Лоренц благодарно кивнул, возвратился к своему столу, уселся на скамью спиною к столешнице, уже чувствуя всей кожей, как начали коситься в его сторону посетители. Не смотря по сторонам, дабы невзначай не встретиться ни с кем взглядом, он неспешно взял лютню, так же неторопливо уселся, утвердив инструмент на коленях, медленно перевел дыхание и закрыл глаза.
Следить за тем, куда становятся пальцы и какой именно струны они касаются, давно было ни к чему: эту мелодию Лоренц сыграл бы, наверное, даже оставшись слепым и вдобавок глухим, а петь так было намного легче. Так он не видел лиц вокруг и не слышал разговоров, которые никогда не смолкали, так он почти переставал видеть и слышать даже самого себя. Он видел и слышал реки — горные и равнинные, широкие поля и глухие непроходимые леса, шумные города и тихие деревни, битвы далекого прошлого и победы недавних лет, людей — множество людей этой земли, горожан, крестьян, рыцарей, каждый из которых на своем месте и держит на плечах часть того огромного дома, что зовется Империей…
Лоренц пел, как в последний раз. С этой песней всегда было так — всегда не видя никого и не слыша ничего, и всегда — как в последний раз, словно с последним словом, с последним звуком, с последней нотой ему предстояло упасть замертво, и эти слова и ноты — единственное, что должно было остаться после него в этом мире. И когда последний отголосок затихал вокруг, Лоренц всегда еще долго сидел, не открывая глаз и не глядя ни на кого, слушая исчезающие в воздухе отзвуки, почти чувствуя их, почти видя…
Потом он начинал слышал звуки вокруг. Иногда это была тишина, нарушаемая лишь чьим-то покашливанием или стуком ложки о миску, или шепотом, иногда голоса вокруг продолжали звучать таким же ровным гулом, как и прежде, до того, как пальцы шпильмана коснулись струн, иногда ненадолго стихшие разговоры тут же начинались снова. Потом Лоренц открывал глаза, но на слушателей по-прежнему не смотрел и с просьбами одарить певца монеткой после этой песни никогда не обращался.
Сегодня, как и всегда, он просто отвернулся, неспешно подобрал свою сумку и забросил лютню на плечо. Когда за спиной скрипнула по полу скамья и зазвучали приближающиеся шаги, Лоренц подобрался, ожидая чего угодно, и в мыслях мелькнуло позорно испуганное «будут бить».
— Сильно, — коротко сообщил голос над головой, и на стол перед ним упали несколько грошей.
Лоренц смятенно пробормотал благодарность, однако парень, похожий на наемника, его уже не слушал — молча развернувшись, направился к двери и вышел вон. Он торопливо подобрал и спрятал монеты, поднялся, поправил на плече сумку и тоже двинулся к выходу, все так же не глядя по сторонам.