Тихие выселки

В распахнутые настежь ворота, в проемы окон, из которых выставили рамы, влетал теплый ветер. Он примешивал к духу скотного двора запахи полей, доцветающих садов и перелесков, заигрывал с женщинами, задирая подолы.

Добрая погодка стоит, — сказала Анна Кошкина, споро орудуя лопатой. — Вычистим дворик и все летечко и пего не заглянем.

Совсем не пригодится, — возразила Прасковья Антоновна. — Не коровники — настоящие дворцы строят. А этот — тьфу!

Заговорила! А когда его построили, ты от радости чуть ли не прыгала. Тогда все думали: лучше не сделать.

Анна Кошкина и Прасковья Антонова в одних годах, им за сорок, немного, правда, но за сорок.

Помню, Анка, — поддержала разговор Прасковья, тогда до зимы автопоилки наладить не успели.

Мы с тобой кадочки по дворику расставили: пейте, коровушки, досыта. Молочко и пошло, и потекло.

Все помню, Анка! Себе и тебе во вред я те кадки придумала. В морозище водовоз привезет бочку-другую — и в кубовую греться, его оттуда силком не вытянешь. Сами за водой ездили. Ты коленки, помнишь, обморозила. Ну и орала!

Прасковья рассмеялась. Анна сильнее заскребла лопатой.

— Ей хаханьки! У меня до сих пор к ненастью ноги ломит.

— Ты надо мной больше смеялась: кадки додумалась поставить я, в чести была ты.

Анна обидчиво поджала губы.

— У меня по группе надой был выше.

— Не рассказывай, знаем — мы тутошние!

К Прасковье подошла Маша, шепнула:

— Мама, не надо, поругаетесь.

Прасковья послушно смолкла. Ржаво скрипели вагонетки. Шаркали метлы. Ветер забежал в проход, взметнул пыль и лег у ног.

— Бабы, на погрузку! — крикнул от ворот Тимофей Грошев, бригадир Малиновской комплексной бригады.

Анна лопату в сторону, приободрилась.

— Тимоша, а что нам будет? Ведь субботничек!

На пухлом лице Грошева появилось подобие улыбки, единственная рука полезла под шапку почесать затылок — несмотря на теплую весну, носил шапку с надорванным ухом. Он покосился на мужиков, что перестали разбирать молочную и подошли к нему.

— Ладно, по четушке на нос.

Погрузка бревен не женское дело, но в Малиновке мужиков не ахти. Да бабам особенно натуживаться не надо — бревна старой молочной были легкие, трухлявые. Две машины накидали как бы играючи. Грузовики газанули к Барскому пруду: там в калдах-загонах, огороженных слегами, коровы, по ночам и в обеденную пору, будут стоять под открытым небом до глубокой осени, до самого сиверка. Чтобы дояркам и пастухам было где укрыться в дождь и холод, кузьминский председатель распорядился разобрать на ферме старую молочную и поставить ее у Барского пруда.

Мужики взглядами проводили машины и потянулись за куревом.

— Да, — произнес Егор Самылин, сорокалетний мужик с румяным нагловатым лицом. — Сильны дворы строят. Скоро под крыши подведут.

— Не спеши, — предупредила Анна. — Кирпич кончается, слышь, председатель в область уехал кирпич выпрашивать, выпросит или нет. И цементу нехватка.

— Построят, — зевнул Грошев. — Не выспался нынче.

— С девками под окошком на бревнах просидел? — посмеялась Прасковья.

— Сидел когда-то, да не помнит, — съязвила Анна.

Грошев как не слышал их:

— Построят, только вот что: ежели подсчитать, мы все тут, а нахлынет сенокос, караул кричи — баб с постройки надо снимать, а как каменщикам без подсобниц быть? Ума не приложу, кто работать в тех дворах будет.

— Так и некому? — возразил Егор Самылин. — Бабы на пенсию уйдут, Манька с подружками останется. Я так мыслю: на тех дворах все на кнопках будет. Пошлют Маньку на курсы, там ее подучат, как на эти кнопки нажимать, нажмет кнопку, и сено в кормушки — раз! Маньке все видно, потому как перед ней устройство вроде телевизора.

— Хватит, балалайка, — оговорил его Грошев. — Сам знаешь, что вздор несешь. Нажал кнопку — ишь придумал! И охота тебе пустяки молоть.

— Егорушка-душенька, — подхватила Анна Кошкина, — с брехни брюшенько заболит, пожалей его. Никакой Маньки не будет, поверь мне, осенью ее увезет городской шоферишко.

— Вся надежда на вас, бабы; молодежь — нынче есть, завтра нет, — подытожил Грошев.

Из сторожки выметнулся длинный тощий старик, трижды взмахнул руками и скрестил их на груди.

— Грошев, тебя начальство к телефону зовет, — догадался Егор. — Старик ноги и голос бережет — сигнализацию придумал, а вы в технику не верите, консерваторы!

— Хватит зубоскалить — время за дело браться, ненароком кто из Кузьминского нагрянет, вон звонят, — и Грошев сердито зашаркал к сторожке подшитыми валенками.

Егор украдкой шепнул Прасковье:

— Нынче приду.

Прасковья опасливо покосилась: «Нет, с ним надо кончать, хватит — почудила: пятый десяток идет», — и с притворной усмешкой нарочно громко сказала:

— Егор, ты не к своему огороду свернул.

Анна Кошкина мигом отозвалась:

— Егорушка, глазки на сторону пялишь? Не забывайся, у тебя детишек полна горенка.

Лицо Егора расплылось в нахальной улыбке. Он кивнул на мужа Анны — Трофима, что стоял в стороне.

— Мы вон с Трофимом менка сделаем: ты пойдешь ко мне, моя Санька к Трофиму. Она охать, он молчать — вот им весело будет. Трофим, ты мне в придачу дашь годовалого теленка: твоя баба старей моей. По рукам, что ль? Ха-ха.