— А если это просто-напросто шантаж? — с надеждой произнес мужчина на заднем сидении такси.
Пропитанная ледяной водой шафранно-ржавая завеса тумана целый день висела над городом и уже опускалась вниз на дома. Небо было грязно-рыжее, как половая тряпка. Все остальное имело вид зернистой типографской печати по серой бумаге с редкими бликами цвета рыбьей чешуи от мокрого плаща постового полисмена.
Транспорт еле двигался, грозя и вовсе замереть с наступлением сумерек. К западу лежал вымокший до нитки Гайд-парк, с северной стороны лязгом и грохотом давал о себе знать огромный железнодорожный вокзал. А между ними на мили тянулись, изгибаясь, целые улицы желтых, как сливочное масло, оштукатуренных фасадов всех мыслимых степеней ветхости.
Туман успел пробраться внутрь машины, когда такси попало в пробку и едва ползло. Он просочился в салон, словно желая запятнать своими грязными пальцами двоих ехавших там молодых людей: его и ее. Они сидели, смущенно отодвинувшись друг от друга, но крепко держась за руки. То он, то она время от времени украдкой поглядывали с одинаковой тревогой на эти переплетенные между собой пальцы, покоящиеся на потертом кожаном сиденье.
Джеффри Ливетт — мужчина чуть старше тридцати, со сдержанным, твердо очерченным лицом, крепкого, мускулистого сложения. Его карие глаза, умные и решительные, кажутся непроницаемыми, а хорошо постриженные светлые волосы и неброская одежда в равной степени отмечены безупречным вкусом. В его облике ничто не выдает ни особого мужества, ни страстей, ни исключительных для его лет коммерческих способностей. Сейчас, переживая самое тяжкое в своей жизни испытание, он выглядит всего лишь слегка растерянным и мрачным.
Рядом с ним Мэг Элджинбродд, в которую он влюблен, оказывается, куда больше, чем сам предполагал. Все светские хроники уже раструбили по стране об их помолвке.
Ей двадцать пять лет и три недели от роду, из коих последние пять лет она была уверена, что ее муж погиб на фронте, но в последние три недели, после оглашения их помолвки с Джеффри Ливеттом, она получила по почте одну за другой несколько фотографий, сделанных на улице. Все снимки, если судить по деталям, попавшим в кадр, совсем свежие, и на каждом среди толпы фигура ее покойного мужа майора Мартина Элджинбродда, — или же некоего мужчины, схожего с ним, словно двойник. На обороте карточки, пришедшей последней, корявыми печатными буквами было нацарапано послание.
— Возможно, это просто шантаж, — повторил Джеффри, пытаясь придать своему голосу непринужденность. — Кэмпион ведь так полагает, правда?
Она долго не отвечала, и он внимательно посмотрел на нее, покорно принимая всю боль, которую причинило ему это молчание. Как она хороша! Царица Нефертити в костюме от Диора! Одежда кажется частью ее самой, Редингот сливового цвета с немыслимым воротником, выгнутым, словно парус, только подчеркивает ее хрупкость. Как и требует мода, она выглядит по-кошачьи подчеркнуто-гибкой, вся — текучее сопряжение костей и мышц. Прядь льняных волос выбилась из-под складок фетра, а за ними уже нечто не вполне реальное. Точеная кость сквозит из-под нежно окрашенной плоти, которая своим цветом исподволь подчеркивает и усиливает цвет огромных глаз более прозрачный, чем скандинавский синий, и более глубокий, нежели серый саксонский. У нее небольшой, изящной формы нос. Крупный, чуть подкрашенный рот кажется совершенно ненастоящий, пока она не заговорит. Голос — с легкой хрипотцой, тоже модный, но с интонацией живой и простодушной. Еще не слыша слов, по одной интонации можно понять и удивиться, какое это искреннее и юное существо.
— Так считает полиция. А насчет Альберта я просто не знаю. Невозможно понять, что у него на уме. Вэл и та не знает, а ведь она его сестра. Разве что Аманда, — но ведь на то она и жена!
— Неужели вы с Амандой об этом не поговорили? — он из последних сил пытался сдержаться. Для настоящего мужчины, от природы стоящего на земле обеими ногами, это совершенно непонятная и неприличная нервозность.
Мэг повернулась к нему, и он уловил аромат ее новых духов.
— Увы, нет, — ответила она. — Все это застолье оказалось на редкость неловким. Папа старался не подавать вида, а мы с ней изображали пай-девочек и как бы ничего не замечали. Все это начинает становиться невыносимым, милый.
— Понятно. Каноник в самом деле считает, что это — Мартин? — он говорил чересчур торопливо. — Твой супруг, — добавил он с церемонностью, которой между ними уже год как не существовало.
Она заговорила нерешительно, смущенно посмеиваясь:
— Милый, это так ужасно! Я чуть не сказала: «Папа вечно предполагает самое худшее», но это неправда, ни про папу, ни про Мартина.
Джеффри не ответил. Возникла долгая тягостная пауза, в течение которой такси успело одолеть еще около фута и снова остановилось, разочарованно пыхтя. Молодой человек взглянул на часы.
— Во всяком случае, время еще есть. Ты точно помнишь, что встречаешься с Кэмпионом и инспектором именно в три тридцать?
— Да. Альберт сказал, что встречаемся на площадке у начала путей, где раньше так пахло лошадьми. А в послании говорится только «Батский поезд, пятнадцать сорок пять, восьмое ноября», больше ничего.
