Александр Иванов Лопатин, крестьянин села Вырыпаева, был просто-напросто кузнец-слесарь, в то же время маляр, умевший разделывать полы под паркет, красить крыши, дома, чинить пишущие машины, вставные зубы и часы, словом, мастер на все руки. Проживал он в своем родном селе Вырыпаеве, имел свой домик, крытый камышом и доставшийся ему от отца, тоже кузнеца-слесаря, свою собственную кузницу, сложенную из дикого камня, при кузнице, разумеется, станок для ковки лошадей и все необходимые кузнечные и слесарные инструменты. Это был малый лет тридцати пяти, симпатичной наружности, небольшого роста, но плечистый и коренастый. Он был женат и имел детей. Помимо собственной семьи у него были: брат Алексей, сестра Акулина, которую он звал Кулей, и болезненная старуха мать, у которой вечно ломила спина и поясница. Несмотря, однако, на эти болести, старуха все-таки сложа руки не сидела. Она ухаживала за коровой, кормила кур и индеек, ухаживала за поросятами и возделывала огород; в зимнее же время, в нескончаемые зимние вечера, постоянно вязала шерстяные чулки, которые и сбывала выгодно на местном базаре.
Лопатин был малый очень работящий и очень смышленый. Кузнечному и слесарному ремеслу он обучился у отца, так как с детских лет был постоянным его помощником. Сперва он только раздувал кузнечные мехи, но потом научился действовать молотом, а немного погодя принялся вместе с отцом выковывать раскаленное докрасна железо.
— Учись, учись, Сашок, учись, милый, — говорил, бывало, отец, любуясь раскрасневшимся и обливавшимся потом смышленым мальчуганом. — Учись, дитятко… Бог даст — сам будешь мастером… Учись, родименький.
И мальчуган, действительно, учился, зорко приглядываясь к работе отца. Лет пятнадцати он умел уже делать гвозди, подковы, ковать лошадей, чинить ружья, нарезать винты, а когда умер отец, сделался самостоятельным работником и главою семьи. С двадцатипятилетнего возраста Лопатину пришлось содержать семью, а главным образом брата Алексея, кончавшего в это время курс в университете.
Алексей был тоже смышленый молодой человек, хорошо учился, хорошо сдал экзамен в гимназии, а поступив в университет, ежегодно переходил с одного курса на другой. Избрал он медицинский факультет, готовился быть медиком, и все надежды семьи возлагались на этого юношу. «Сделается дохтуром, — говорила семья, — в те поры и мы поправимся». А старуха мать прибавляла к этому: «Может, и мне поясницу да спину вылечит». Ради этого Алексея, этого будущего доктора и кормильца, семья отказывала себе во всем и последние крохи отсылала ему. Даже сестра Акулина, чтобы иметь возможность помогать брату, жила в качестве горничной у местного батюшки, отца Григория. Несмотря, однако, на все эти лишения, семья Лопатина не роптала и не унывала. Все помогали по мере сил будущему кормильцу, чтобы вывести его в люди. Только одна жена Лопатина, обремененная детьми, иногда ворчала на мужа, говоря, что пора бы ему и о собственных своих детях позаботиться; но Лопатин и внимания не обращал на эти ворчанья и продолжал себе все избытки отсылать брату.
Может быть, вследствие этой-то постоянной надобности в деньгах, Лопатин сделался великим мастером подыскивать себе работу. Наденет, бывало, свой пиджачишко с прорванными локтями, набросит на голову картуз набекрень и, весело напевая, побежит по соседним хуторам и землевладельцам разыскивать работу. И глядишь: одному покроет дом железом, другому — разделает полы под паркет, третьему — раскрасит крыши и ставни в доме, починит какую-нибудь молотилку, веялку и заработает приличную деньгу. На кузницу его было весело взглянуть даже: вечно в этой кузнице раздавался стук молота, вечно с наковальни разлетались в разные стороны брызги раскаленного железа, а в ковальном станке всегда виднелись подтянутые подпругами лошади, подковываемые весело напевавшим Лопатиным.
Сестра Лопатина, Акулина, была девушка лет шестнадцати, хорошенькая, с веселенькими черными глазками, розовыми щечками и темно-русыми волосами. Это была большая хохотушка, никогда, впрочем, не забывавшая своего дела. Встанет, бывало, чуть свет, отгонит батюшкиных коров в стадо, принесет с речки воды, поставит матушке самовар, уберет комнаты, поможет матушке умыться и одеться, накормит кур и индеек, в изобилии водившихся у батюшки, не забудет насыпать корму канарейкам, до которых была великая охотница матушка, и, покончив все это, побежит домой помогать матери, копавшейся в огороде. То, бывало, примется полоть гряды, то поливать овощи, а сама либо песенку распевает, либо с матерью шутит и так-то развеселит старуху, что та забывала про боль в спине и пояснице. Одевалась Куля по-мещанскому: сарафанов не носила, а ходила в ситцевых платьях, которые шила на собственные деньги. Она любила поприодеться. Беда только в том, что по неимению лишних денег Куле никогда не приходилось даже в такие великие праздники, как светлое христово воскресение, быть одетой во все новенькое. Справит, бывало, новенькое платьице, кофточку, накинет на голову хорошенький шелковый платочек, загорятся в ушах блестящие сережки, а на ноги, глядишь, приходится надевать дырявые ботинки. Либо наоборот: на ногах поскрипывают новенькие ботинки, на шейке красивенькое ожерелье, а платье старенькое, помятое, поношенное, да и в сережках нет уж блестевших когда-то стеклышек.
