Теплым вечером, когда изнуряющее жаркое солнце скрывается за горами, хорошо сидеть на природе в палатке и пить водку с газировкой. Ароматы диких садов приятно щекочут ноздри. Вдали высокомерные горы со снежными шапками набекрень. Они похожи… на расстрельную команду.
Неспешны в вечернем сумраке звуки природы, и даже эхо автоматной стрельбы в нагорных лесах перекатывается с некоторой ленцой.
Люди отдыхают.
Романтику вечера портит только одно обстоятельство: мне в голову уперт ствол пистолета системы Макарова. Офицер-десантник говорит:
— Молись, епона мать, по-своему, по-бусурмански. Мы тебя, шпиона, сейчас кончать будем.
— Я не шпион.
Молиться не собираюсь, потому как ни одной молитве не обучен. Зря, наверное. Но и времени, чтобы выучить хоть одну молитву, у меня все равно уже нет. Такая вот несправедливость жизни. Только хочешь чего-нибудь выучить — а уже поздно.
О чем я думаю? О чепухе. О том, что начальная скорость пули около 900 метров в секунду. Скорость звука 330 метров в секунду. Сначала я дернусь и свалюсь с простреленной головой и только потом услышу звук выстрела. Странно, да? Сначала пуля, потом — звук. Впрочем, неизвестно, смогу ли я что-либо услышать на ТОМ свете.
— Ну?! Чего молчишь?
— А что говорить?
— Ты шпион?!
— Нет.
Сухой щелчок.
Я даже не вздрагиваю.
Вокруг возмущенно орут офицеры:
— Какого хера! Ты его мозгами сейчас всю палатку забрызгаешь!
Я понимаю, что эта скотина все-таки нажала на спусковой крючок.
— Бля! — восклицает в сердцах мой расстрельщик. — Когда надо, ни хера не работает!
Он раздраженно передергивает затвор и спрашивает меня:
— Вот как, бля, с таким оружием воевать? А? Тебя даже шлепнуть по-человечески не можем.
Сочувствую тебе, товарищ офицер. Но что делать? Сказывается развал СССР, оборонной промышленности, армии. Нигде нет порядка и должного качества. А молодая демократическая Россия только-только становится на ноги… Озвучивать это все я, разумеется, не стал.
— Ладно, — говорит кто-то из десантников, — раз уж такое дело, предлагаю выпить. Потом решим, что с ним делать.
Одобрительные кивки. Бульканье в железные кружки.
— Шпиону тоже налейте. Небось на трезвую голову помирать-то неохота.
Мне наливают. Выпиваю — как воду. Бешено колотится мысль: что дальше? Бежать некуда. Ночь на дворе. И куда убежишь с позиций? К боевикам в лес? Так они тебя и ждали! Пристрелят, как только увидят. Орать и звать на помощь? Только насмешишь всех. Ситуация дурацкая.
Смертельно дурацкая ситуация. Выход из нее не проглядывается. Значит, кранты?
— Чего не закусываешь? Давай ешь! — К моему лицу тянется офигенных размеров нож с наколотым куском мяса.
Я откусываю. Нож передается по кругу, и все тоже рвут мясо зубами.
Нет, я и раньше подозревал, что люди — существа хрупкие и вечно не живут. Более того, люди настолько беспомощны, что не могут даже приблизительно сказать, когда и как помрут. Этим активно пользуются страховые компании. Но в том-то и дело, что я даже не застрахован. Приходил как-то к нам в редакцию страховой агент, анкетки раздавал. Как узнал, что я езжу в Чечню, так у него интерес ко мне сразу пропал. Я его даже найти потом не смог, чтобы анкеты вернуть.
А умирать вот так вот совершенно не хочется. Не готов я. Все по-идиотски получается. Достоевщина какая-то вперемешку с толстовщиной. Будь он неладен со своими кавказскими рассказами.
— А что у него в рюкзаке-то? — как бы спохватывается молоденький офицер из военной контрразведки.
Мой рюкзак переворачивают и вытряхивают все содержимое на пол.
— Ага! Диктофон! Что на кассетах?
— Интервью с начальником штаба вашего батальона.
— На хрена оно тебе?
— Я журналист.
— Ты шпион, а не журналист!.. Ага! Еще и фотоаппарат! — Контрразведчик откидывает крышку и засвечивает пленку. — Не надо нам фотографий.
Та же участь постигает и все остальные катушки с пленками. Идиоты! Это же месяц работы! Месяц съемок в местах, куда я больше не попаду, и в обстоятельствах, какие вряд ли еще сложатся таким образом.
— До хрена наснимал!
Пленка рыжим серпантином покрывает пол. Ее комкают и выкидывают из палатки.
— Так, дальше, — продолжает осмотр контрразведчик. — Штаны, рубахи, майки — на фуй. — Все летит в сторону. — Во, бля! Деньги! И много. Откуда у тебя столько денег, козел?
— Это командировочные.
— Что? Столько?
— Я здесь обычно надолго задерживаюсь. Приходится платить буквально за все: за жилье, транспорт, жратву.
Но контрразведчик меня не слышит:
— Я и то получаю меньше! — Он трясет деньгами перед моим носом. — Ты шпион, а не журналист! Эти «бабки»—твой приговор!.. Нет, мы тебя все же расстреляем! — Он кричит из палатки: — Иванов! Автомат сюда, быстро!
Появляется рядовой, протягивает контрразведчику оружие. Мы на мгновение встречаемся с рядовым взглядами. Мне кажется, что затея с моим расстрелом ему не нравится. Или мне просто кажется?
Контрразведчик передергивает затвор:
— Пошли, бля! Щас кончу тебя, и дело с концом!
— А что с телом делать? — спрашивает кто-то из офицеров.
— В арык! Хрен найдут. Документы его где?
Контрразведчику протягивают пачку моих официальных бумажек: паспорт, удостоверение, командировочное предписание, разрешение на работу в зоне боевых действий. Он прячет бумаги в карман: