Майами, 25 августа 1961
Смерть и вечное чувство вины — вот так сейчас закончится моя история любви и поражения. Когда я думаю об этом человеке, меня просто трясет от ярости и кровь бешено стучит в висках. В эту ночь один из нас должен умереть.
Полная луна похожа на дыру, прожженную в черном пологе летнего неба. Укрывшись в зарослях диких орхидей, цезальпиний и пассифлоры, я ощущаю запах океана, сырой земли и собственного страха. Горячий воздух принимает меня в свои влажные томительные объятия, сладко пахнущие жасмином, и этот аромат мучительно напоминает о прежних ночах. У меня начинает кружиться голова, я закрываю глаза. Земля уходит из-под ног. Эта ночь не для убийства, она словно создана для страстных поцелуев и сбивчивых признаний.
Мои руки, сжимающие тяжелое ружье, отчаянно дрожат. Но чего мне бояться? Я и так уже в аду. Знай люди правду, они наверняка одобрили бы мой поступок. Но кто станет слушать мою историю? И кто в нее поверит?
После долгого ползания под кустами гибискуса у меня ноют мышцы ног. На влажной от пота коже устроили пиршество москиты. С болью я еще могу мириться, но ожидание просто невыносимо. Уткнувшись горячим лбом в холодный металл ствола, я борюсь с искушением покончить со всем разом. Как просто — один щелчок, и все поглотит ослепительная вспышка света. Разве кто-нибудь обо мне пожалеет? Во всяком случае, не тот, кого я сейчас поджидаю. Найдя мертвое тело, он лишь убедится в своей правоте.
Мой легкий вздох теряется в бескрайней темноте неба. Меня обступают ночные звуки: кваканье и брачные трели лягушек и жаб, одинокое пение соловья. Где-то рядом лают лисицы. Могу поклясться, что слышу хриплое дыхание и чью-то любовную возню. Что это? Нахлынувшие воспоминания, игра воображения или страстный шепот колдовской ночи? Москиты все назойливее кружатся над моим лицом, повергая меня в отчаяние.
Сколько можно ждать? Где он? А может, он вообще не приедет? С другим врагом было гораздо проще. Неужели все напрасно? Я начинаю паниковать.
Все. Хватит. Пусть Господь, если он есть, решит, кому сегодня умереть. Я клянусь перед единственными свидетелями — луной и облаками, проплывающими по яркому диску подобно пиратским кораблям, — что, если отсчитаю от ста до нуля и он не приедет, для меня все будет кончено. Навсегда.
Теперь все в руках Божьих.
Я шепчу цифры как молитву, отсчитывая последние минуты жизни. Его или моей.
Девяносто семь, девяносто шесть…
Жребий брошен. Вокруг все застывает, словно Земля замедляет свой бег, чтобы посмотреть, как это произойдет. Зрелище смерти всегда притягивает.
Семьдесят четыре…
Я сую ствол в рот и облизываю дуло. Маслянистый металл имеет привкус крови.
Что его ждет — неумолимое возмездие или мой труп?
Шестьдесят пять…
В мозгу у меня прокручивается воображаемая жизнь, полная красок, света и бурных чувств, — будущее, которое я сейчас перечеркну.
Шестьдесят один…
Время уходит, и отчаяние постепенно сменяется яростью. Он этого не стоит. Я вынимаю ствол изо рта и пытаюсь избавиться от металлического привкуса, сплевывая на землю, словно на его могилу.
Я облизываю запекшиеся губы, прислушиваясь к урчанию в животе. Когда у меня в последний раз был кусок во рту? Вчера утром, но меня до сих пор мутит. Он-то наверняка уже подзаправился и пребывает в отличном расположении духа от прекрасной еды и дорогой выпивки.
Пятьдесят пять…
Но ни высокое положение, ни влиятельные друзья не спасут его от выстрела. Жажда мести придает мне силы.
Пятьдесят один…
Я сделаю это. Глядя на большой дом, стараюсь представить, что там обычно происходит. Эти стены привыкли к музыке, танцам и смеху. Но скоро смех сменится слезами. Сегодня это в моей власти.
Сорок шесть… Но чьими слезами? Одному Богу известно.
Я крепко сжимаю ружье.
Сорок три…
Страха нет.
Тридцать девять…
Машина. Я слышу ее шум! Наконец-то! И так вовремя. «Слава тебе, Господи. Сделай так, чтобы это был он».
Тридцать четыре…
Я осторожно выползаю из-под кустов, пробираясь в густой листве. По щекам текут капли воды.
Двадцать девять…
Тогда он рассмеялся. Скоро он узнает, что со мной шутки плохи. Хватит ли у меня духу уложить его? Смогу ли я убежать? Меня раздирают сомнения, и я отступаю в кусты. Силы вдруг покидают меня. В этот раз будет посложнее, чем в прошлый. Я вскидываю ружье и прижимаюсь к нему щекой. Оно слегка скользит по влажной коже.
На землю ложится свет фар, и к дому подъезжает огромный «бьюик». Он в нем один. Слышится музыка. Из приемника доносится голос Скитера Дэвиса, исполняющего «Конец мира».
Я смогу.
Девятнадцать…
Я перестаю считать и замираю, затаив дыхание. В висках у меня стучит, но руки не дрожат. Я это сделаю.
Сжимаю зубы и, глядя на свет, скользящий по толстым серым стволам баньянов, пытаюсь сосредоточиться.
Проклятие. Слева от меня темноту прогоняет сноп света, вырвавшийся из дома, словно огонь из преисподней. Кто-то отдернул тонкую штору на одном из окон. Сердце у меня уходит в пятки. Неужели кто-то смотрит в окно? Они, должно быть, тоже услышали звук мотора. «Господи, прошу тебя, не дай им выйти из дома».
Час от часу не легче! У дальнего конца дома с треском продирается сквозь кусты кротона какое-то существо. Птицы вдруг резко замолкают. Я вижу и слышу его одновременно. Что-то большое быстро передвигается у земли. С напряжением вглядываюсь в темноту. Что это? Какое-то дикое животное или плод моего воображения?
