Глава 1,
позволяющая увидеть лишь поверхностную сторону некоторых весьма загадочных событий
Если бы кто-нибудь из знакомых майора государственной безопасности Степана Акимовича Чужака в то весеннее утро 1938 года увидел его в лубянском кабинете, когда он положил телефонную трубку, то был бы весьма удивлен, ибо на волевом, никогда не затуманивавшемся сомнениями лице Чужака отражалась непривычная растерянность.
Но никто в этот момент его не видел, майор был в кабинете один. Однако и оставаясь наедине с собой, Степан Акимович умел держать себя в руках, посему то, что кто-нибудь принял бы лишь за растерянность, в действительности было подлинным смятением. Прежде нечто подобное случилось с Чужаком лишь однажды в жизни, лет восемь назад, в Одессе, во время служебной командировки, когда одна смазливенькая бабенка, которую он после ресторана увлек в свой гостиничный нумер, вдруг при потушенном свете, в самый тот миг оказалась самым что ни есть мужиком. И смятение было тогда вовсе не потому, что подобные мерзости на свете иногда-таки встречаются, а просто потому, что ждал одного, а на поверку вышло настолько вот иное!
Если же не считать того одесского случая, то и не припомнить, чтобы Чужак ошибался когда-либо в жизни, хоть бы даже в самых пустячных мелочах. Играя в преферанс, всегда предчуял, какой прикуп лежит, отчего никогда не бывал в проигрыше. И во время допросов помогало: всегда знал, когда расколется нелюдь. Нынче, допустим, и усердствовать без надобности, пустое дело; а вот через два дня нужно уж как следует постараться: во всем сознается, ни от чего не отвертится, сукин сын! Или, к примеру, с Любочкой, машинисткой. Неделю назад – здрасьте-пожалста: «Подзалетела я опять, кажись, товарищ майор. Похоже, снова придется к бабке Лукьяне идти, так что уж готовьте, как в прошлый разик, сто пятьдесят рубликов». А он в одно ухо впустил, в другое выпустил. На сей раз даже и денег от жены, от Клавдии, заначивать не стал, не сомневался – обойдется. И точно! Нынче же утром Любочка сообщила: ошиблась я, Степан Акимович, напрасные страхи.
Даже изменения погоды чуял загодя. Вот нынешнюю капель предугадал еще вчера, когда на дворе стоял лютый мороз. Небось теперь все, кто в соседних кабинетах парятся в теплых поддевах, а он, Чужак, в одной летней маечке под гимнастеркой, в полной поэтому комфортабельности. Была в нем, видно, такая какая-то особая жилка, дарующая человеку это чутье. А от большой беды сколько раз эта жилка уберегала, от самой что ни есть погибели! Так, в Гражданскую, в девятнадцатом, от лютой смерти спасла. Всего-то и надо было двум эскадронам ЧОНа, его и Петьки Кувалдина, объехать деревню Пантелеевку для присоединения к бригаде. Кувалдин говорит: «Лучше слева объехать, у речной балки, так выйдет короче», – а он ему: «Ну а мы давай-ка – справа, вокруг леска, вот и поглядим». Вроде просто так, на спор сказал.
Ан нет! Она, точно, она, жилка, подсказала! Потому как слева от Пантелеевки наткнулся тогда кувалдинский эскадрон на большой отряд белоказаков, на другой день всех нашли порубанными. Если б не она, не жилка, лежать бы и ему, Чужаку, там, в речной балке, разрубленному, как Петя Кувалдин, казацкой шашкой от плеча до крестца.
А когда взяли на работу сюда, в ОГПУ! Тоже ведь жилка, поди, подсказывала. Вроде бы пустяк подсказывала: с теми выпивай, балагурь, а с теми – ни-ни! Но вышло, что оно вовсе и не пустяк. С кем «ни-ни» – те уже давно постреляны, вражье семя, а с кем сошелся – те вон как в гору пошли! А за собой и его потянули. Потому-то он сейчас и сидит за большим столом в большом кабинете, а не кормит червей в безымянной могиле, а в петлице – ромбик высшего комсостава, генерал по-старому[1]. А за дверью, в приемной, Любочка-прелесть на «ремингтоне» пальчиками наманикюренными тюк-тюк-тюк.
Жилка у него потому как!..
Но что ж она, жилочка-то заветная, два дня назад не подсказала ему ничего?
Когда два дня назад узнал, что найдены мертвыми старший майор госбезопасности Буцис и майор Ведренко, нисколько это его, Чужака, не встревожило. Смерть обоих, правда, вызывала некоторые вопросы. Ведренку обнаружили в Мытищах, где ему ровным счетом делать было нечего, в незамерзающем пруду возле ТЭЦ, с пудовым камнем на шее, а Буциса (вовсе уж странно!) нашли висящим на дереве в Нескучном саду с фанерной табличкой на груди, и написано на этой табличке было рукой самого же Буциса вот такое: «Люди! Я – гад распоследний! Простите меня!»
Горевать об их гибели было не с чего – оба служили в другом отделе, Ведренку он не знал вовсе, а с Нюмкой Буцисом пересекся когда-то лишь раз, давным-давно, по смутному одному дельцу… Ладно, что теперь вспоминать! Здесь, в конторе, где вместе после очутились под крылом сперва у врага, у Ягоды, а теперь вот у Ежова Николай Иваныча, ни в какие разговоры он с ним никогда не вступал: жилка подсказывала, что Нюмка из тех, с кем –
![Ящер-3 [Hot & sweaty rex]](/storage/book-covers/f3/f336c586979e709147cb72ddb47dd72186f69038.jpg)
